Там ему предстояло упокоиться после своей смерти в 1250 г., но в XIV столетии могилу вскрыли, чтобы поместить туда еще два тела — слабоумного Педро II Арагонского и неизвестной женщины.
Отец, дочь, зять, внук — достаточно естественная группа для фамильного склепа, И все же четырем персонажам, спящим в этих массивных гробницах, под мраморными и мозаичными балдахинами, наверное, нелегко лежать рядом — строителю нормандского королевства и его разрушителю, невольной виновнице его крушения и его последнему благодетелю. Ни один из них не желал и не заслуживал того, чтобы покоиться здесь. Генриха к моменту, когда он умер в возрасте тридцати двух лет, ненавидела и боялась вся Сицилия; Констанцию считали — несправедливо, но по понятным причинам — предательницей родины. Рожера, безусловно, любили, но он хотел быть похороненным в Чефалу, в подобающем ему антураже. Даже Фридрих, который в двадцать лет распорядился по поводу своего погребения, возможно, позже предпочел бы другое место — в Капуе, или Иерусалиме, или, лучше всего, на какой-нибудь одинокой вершине под необъятным апулийским небом. Но история Фридриха, блистательная и трагическая, входит в другую повесть. Наша история закончена.
Шестьдесят четыре года — небольшой срок для королевства, и, конечно, Сицилия могла бы существовать и дальше, будь Вильгельм II — его прозвище лучше опустить — более благоразумен или более плодовит. Вместо этого, будучи рабом своих пустых амбиций, он подарил страну ее самому давнему и упорному врагу — врагу, от которого все его предшественники со времен Роберта Гвискара успешно ее защищали. Королевство пало, но оно, собственно, было не завоевано, а отнято.
И все же, если бы даже Генрих VI не потребовал своего наследства, Сицилия не продержалась бы долго. Судьба абсолютной монархии с жестким централизованным правлением, подобную которой создали два Рожера, зависит от личностей ее властителей. И упадок королевства лишь отражал упадок самих Отвилей. Каждое новое поколение оказывалось слабее, словно холодная нормандская сталь размягчалась, а густая нормандская кровь становилась жиже под сицилийским солнцем. В конце, с появлением Танкреда, который благодаря своему незаконному происхождению избежал разлагающего влияния палермского двора, былая доблесть возродилась. Но слишком поздно. Сицилия была потеряна.
Возможно, с самого начала она носила в себе семена собственной гибели. Она была слишком разнородна, слишком эклектична, слишком космополитична. Она не сумела — и на самом деле не очень старалась — создать собственные национальные традиции. Патриотизм порой оказывается излишним и опасным; но он необходим для народа, борющегося за жизнь; когда настал час испытаний, патриотические чувства, которые могли бы спасти королевство, оказались слишком слабы. Опыт Сицилии доказал, что нормандцы и лангобарды, греки и сарацины, итальянцы и евреи могут счастливо сосуществовать под властью просвещенного и беспристрастного властителя, но не могут объединиться.