— Ты слишком возомнил о себе, раб, сын рабыни!
Царь замахнулся плетью — и швырнул ее на пол.
— Палача!
Акамие почувствовал, что руки и ноги у него — ледяные, а по лицу течет пот. Его замутило от страха, хотелось сползти на пол, обвить ноги царя, умолять…
Акамие спустил босые ноги с постели, неторопливым, свободным движение руки поднял и откинул назад тяжелый поток волос. Как учили с малых лет, каждое движение было плавно, текуче и совершенно. Посмотрел на царя равнодушно.
А сердце билось-билось, потерянно и безнадежно.
— Что случилось? — а голос был совсем чужой.
Носком сапога, брезгливо отведя в сторону подбородок, царь подвинул к его босым ступням жесткую от соли рубашку.
— Плаща над тобой не развязал? Пальцем не коснулся?
Акамие глянул в страшное лицо царя — и отвел глаза. Оправдаться невозможно. Не поверит. Единственный довод пришел ему на ум: если бы и вправду был виновен, разве поступил бы так беспечно? И слушать не станет…
— Мой господин, — начал было Акамие бесцветным голосом… Но обида, больно набухшая в горле, не дала говорить.
И он вскочил и закричал, выталкивая ранящий гортань ком, не чувствуя искривленных губ.
— Делай со мной, что хочешь! Если не любишь! Если не веришь! Лучше пусть меня заберет палач, чем ты еще раз прикоснешься ко мне!
— Я верю тому, что вижу! — гневно воскликнул царь и, спохватившись, что оправдывается отрезал:
— Молчи, а то!..
Но чем еще мог испугать Акамие царь, уже позвавший палача?
Не замечая слез, градом катившихся по лицу, Акамие кричал и кричал:
— Что ты сделал с моей жизнью? Теперь отдай меня палачу! Уже и лучший из твоих сыновей не смеет показаться тебе на глаза. Вся его вина — в его дружбе со мной. Разве я не брат его, разве он не мой брат? Ты, сделавший наложником своего сына, думаешь, что и Эртхиа таков, как ты?
Царь задохнулся от гнева. Слова невольника были дерзки и правдивы, и слышать их царь не хотел.
Схватив его одной рукой за волосы, а другой зажав ему рот, царь сильно встряхнул его и бросил на пол, прямо под ноги вошедшему.
— В Башню! — сипло, с трудом выдохнул царь.
Акамие снизу глянул на палача — и закрыл глаза.
Но еще не время было ему вспомнить пророчество.
В свои покои вернулся царь. Темными, злобными словами ожесточал сердце, чтобы не смогли разжалобить его крики, которые ожидал услышать.
Сын любимый, Эртхиа, осмелился перейти дорогу отцу — не Акамие ли в том виновен?
Эртхиа — прямой и чистый, как клинок, и только низкий, лукавый раб, не знающий чести, чья красота неотразима, а душа черна, мог соблазнить его на такое. Если самого царя, своего отца, к вещам, противным природе, склонил небвалой своей красотой сын змеи…