Мужчина скользнул по мальчику пустым рыбьим взглядом. Тот попытался вежливо улыбнуться в ответ. Мать вдруг засуетилась:
— Ребята, давайте чай попьем. Очень хорошо, очень. Адам Олегович, вы пока посидите, я сейчас, только поставлю чайник… Сашуля, не стой столбом, доставай все из холодильника.
— Что — все?
— Не паясничай! — жалко вскрикнула мать. — Развлекай пока Адама Олеговича, я сейчас…
— Никто не паясничает! — оскорбился мальчик. — Я лучше сам чайник поставлю. Могу новую заварку заварить, если надо.
Он вышел первым, испытав неописуемое облегчение. Дрожь почти отпустила. Только страх остался — самую чуточку, вполне терпимо. Когда он включал на кухне свет, из комнаты вырвалась мать. Она стрелой пронзила коридор, на ходу разворачивая передник.
— Сашуля, не удивляйся, это и есть тот человек, — сообщила она, отразив вспыхнувшую лампочку в сумасшедших глазах. — Умоляю, будь умницей, веди себя хорошо. Я тебя умоляю.
— Чего ему надо?
— Ну… Мириться, наверное, приехал, прощения просить… — Она схватила со стола сковородку, подошла к раковине, включила воду. Потом вернулась и бросила сковородку обратно, растерянно озираясь. — Подожди, что я делаю?
— Сядь, — сказал ей Александр. — Сядь, и посиди.
Она послушно опустилась, глядя на сына с собачьей надеждой. К счастью, мимо табуретки не промахнулась. Александр быстро произвел необходимый набор действий: заполнил алюминиевую емкость водой, зажег газ, освободил заварочный чайничек от коричневых помоев. Воды налил немного, чтобы вскипела побыстрее. Мать молчала и не двигалась — нелепая суета покинула ее, оставшись в комнате… Тогда мальчик решился. Удерживать этот проклятый вопрос, рвущийся из обессилевших легких, больше не было причин. Если не сейчас, то когда?
— Мама, — позвал он, концентрируя взгляд на синих лепестках сгорающего газа. — Дядю Юру ты убила, да?
Сзади ничего не произошло. Был только звук — визгнула сдвигаемая табуретка. Оглянуться он не смел. Ждал, ждал, ждал. Что там — сзади? Стыд, страх, злоба? Что ему выдохнут в затылок?.. Он все-таки заставил себя повернуться.
Сзади было нормальное удивление:
— Боже, Сашуля… Что с тобой, зайчик?
Удивление и страдание — в глазах, в руках, в голосе. Она шагнула к сыну, обняла, прижала к себе, пугливо поглаживая его по затылку. От ее свитера мерзко пахло табаком.
— Со мной порядок, — ответил Александр и высвободился. — Знаешь, я ведь нашел у тебя… в сумке, где босоножки.
Она поняла сразу:
— Ах, вот ты о чем… — и тут выяснилось, что из страдающих глаз ее течет. И что губы ее трясутся, что лицо ее расползается, плывет, теряет форму.