Все равно.
Там – в неизвестности – все равно…
* * *
– Вижу половецкие вежи!
Князь Владимир Путивльский внутренне подобрался. Вот и наступил день, ради которого он направился в неурочное время в глубь Половецкого поля.
Владимир оглянулся на отца, ехавшего немного поодаль, разглядел добрую, все понимающую улыбку, заметил лукавые огоньки в глазах дружинников, таких же молодых, как и он сам.
– Построиться в боевой порядок! – приказал князь путивльский, и дружинники, стараясь сохранять серьезный вид, стали выполнять княжье повеление.
Сокол, высматривавший с высоты добычу, заметил, как люди, а они твари опасные, приближаться к ним не стоило, некоторые умели жалить сильнее, чем осы – до смерти, двигавшиеся по выросшей до конского брюха траве, сложили на степной глади иной, чем раньше, узор. До этого человеческие стаи напоминали сверху аистиные клювы, длинные и заостренные к началу, теперь же вместо них по степи двигались небольшие живые шарики, похожие, как решил про себя сокол, на катышки овечьего навоза.
На другом берегу небольшой степной речки, воскресавшей, по примеру Ярилы, по весне вместе с таянием снегов и умиравшей под рукой Дажьбога в начале лета, виднелись половецкие вежи. Белый войлок отражал солнечные лучи, и яркие конусы бросались в глаза еще издали. Поэтому и старались половецкие художники одну из сторон войлочных листов покрывать сплошь разноцветными узорами, сливавшимися со степным разнотравьем. Белый – цвет зимы и снега. Еще это цвет силы и безнаказанности; летом в белом шатре мог жить лишь великий воин.
Или хан.
* * *
Обовлый погиб первым, и в этом его счастье. Он уже не видел, как бродники перебили мужчин его племени. Убивали буднично, привычно. Не было надсадных криков сражающихся и погибающих, размахивания оружием. Почти не было звона клинков – половцы просто не успели их обнажить. Были точные, выверенные за многие годы движения не рук даже, ладоней.
Движение – удар.
Движение – жизнь… Кровь… Смерть…
Насаженного на вертел кабана забыли над пламенем костра. Снять тушу или хотя бы повернуть ее над огнем было некому. Сладкий запах паленого плавно потек в низину, где скрылись от назойливых степных ветров половецкие вежи. Черный дым от сгорающего мяса витой базальтовой колонной поднялся к запятнанному облаками небу, став на время надгробным памятником для погибших.
Ехавший во главе своего отряда Свеневид казался богом войны, высокий, со львиной гривой откинутых назад волос, удерживаемых кожаным ремешком, с небрежно опущенным книзу широким мечом, потемневшим от недавно пролитой крови. Свеневиду всегда казалось, что после боя его меч становится шире, словно упившийся комар поутру.