Как стыдно – приказать своим дружинникам спешиться, скрыться за щитами, бросив верных коней на верную гибель от стрелы либо, что еще горше, на радость торжествующим врагам, арканящим вожделенную добычу и тянущим упирающихся животных в свои табуны.
И как это верно – перегородить поле щитами, надежно защитившими воинов от стрелопада. Когда колчаны опустеют, орде Гзака придется идти вперед, на приступ. На копья русских дружинников, особо злых после пропажи коней.
Когда же пройдет наступательный порыв, на диких половцев и сброд, метко прозванный бродниками, ринутся гридни князя путивльского вместе с половцами его жены, отгонят врага прочь.
Победу праздновать будет рано, но здесь главное – продержаться до вечера. Сегодня должен подоспеть Кончак со своим войском, тогда все и решится.
Мне кажется, таков план у князя Игоря Святославича, ничего другого я просто не вижу. Хотя – я не воин, не мне судить о военных хитростях и расчетах.
Другое пугает.
Гзак – не безумец, да и Свеневид умеет правильно рассчитать опасность. Откуда такая уверенность в победе? Свеневид, я видел это, сам повел своих бродников на курских кметей. Нападение, как и следовало ожидать, сорвалось, но – само деяние! Бродников, скрестивших с ними оружие, кмети просто вырезают, как бешеных псов, и надеяться на милость в этом случае бессмысленно. Свеневид либо решил свести счеты с жизнью, что непохоже, либо… уверен, что кмети мстить не будут? Но куряне не мстят, только если мертвы.
Что же скрывает Гзак? Что-то скрывает…
Поле битвы спряталось в облако пыли, не желая открывать кровавое действо, далекое от завершения. Перед стеной из красных щитов, выстроенной северскими дружинниками, росла вторая стена из лошадиных туш и тел убитых диких половцев и бродников. Пели стрелы, ввинчиваясь в низкое предгрозовое небо, всхлипывали наконечники копий, вонзаясь через кожаные нагрудники в хрупкие человеческие тела. Стонали раненые, которых некому было выносить с поля боя. Их судьба решится позднее, когда определится победитель. Своих тогда подберут и окружат заботой, чужаков же безжалостно прирежут – в степи обуза ни к чему.
Богом войны выглядел Буй-Тур Всеволод, поведший своих кметей на вылазку с холма. В правой руке он держал верный меч с булатным лезвием, выручавший не в одной схватке. В левой руке вместо щита, отброшенного по степной традиции, посвистывала в тон мечу отобранная у какого-то мертвеца – за ненадобностью, недобро усмехаясь, говорил Всеволод – половецкая сабля. Подобно былинным богатырям, князь оставлял за собой широкую просеку, отмеченную по краям хрипящими от боли стенами из тяжелораненых и покалеченных. За своим господином по образовавшейся дороге поспешали кмети. Их волчий вой пугал коней диких половцев. Кони шарахались в сторону, а всадников, пытавшихся удержаться в седлах, нещадно секли мечами и саблями, рубили боевыми топорами, сметали на землю ударами булав и кистеней.