На древнем языке произнесено было заклинание ускорения времени. Эти же слова, прочитанные в обратном порядке, время замедляли.
Беловод и Богумил с объяснимым для христиан отвращением и невольным ужасом смотрели за творимым на их глазах языческим действом. Грех ведь не только в неверии, грех и в нежелании удержать от неверия другого. Грех – не остановить убежденного язычника.
Но не грех ли – смиренно ждать бессмысленной гибели?
Да, Христос умер на кресте – но ведь со смыслом…
Миронег преобразился. Обострились черты лица, стали резкими, внушающими страх и почтение. И это у лекаря, в обычные дни такого незаметного и добродушного.
Со скомороха спала маска, а под ней – воин. Или волхв.
Не шутите с шутами. Странные звуки заклинания, то захлебывающиеся, то задыхающиеся, сиреневым облачком вылетали изо рта Миронега, растворялись в воздухе. Ковуй и болгарин растерянно молчали. Пар – в середине мая, в полдень? Да, видимо, слова эти были на редкость холодны.
И смертельны.
Сиреневое облако росло в размерах, как тесто в кадке. Оно упорно не желало растворяться в воздухе, окрашивая все вокруг себя. Границей облака стала тонкая радужная полоса, змейкой извивавшаяся в воздухе.
Миронег сказал еще что-то гортанное.
Плохое.
И облако исчезло, сгинуло, словно и не было его никогда. Змейка же осталась, радужная, красивая.
Быстрая, как удар кнута.
Вытянувшись в ровную линию, радужная змея полетела к бродникам. Не головой, не хвостом, – где они у светящейся полосы? – а боком. Режущей кромкой без лезвия меча.
Бродники погоняли коней, боясь, не ушла бы добыча, застывшая в страхе на противоположном берегу безымянной речушки. Лошадиные копыта уже смочила речная вода, когда воздух перед бродниками вскипел и стал твердым, как щит катафракта.
Миронег уже видел такое, давно, там, на Севере, но все равно его едва не вывернуло наизнанку. Болгарин побледнел, сжал рукой нательный медный крест с такой силой, что с ладони скатилась капля крови. Ковуй Беловод наклонился в сторону, чтобы струя рвоты не забрызгала седло и одежду.
Полоса стала квадратом, змея превратилась в дверной косяк, и через эту дверь бродники рванулись в реку.
Умирая, они не чувствовали боли. Просто, за мгновение прожив отпущенные им годы, состарились и рассыпались в прах, тотчас подхваченный и разнесенный вездесущим ветром.
Так просто. Были молодые воины на прекрасных боевых конях, и вот уже костлявые одры, не в силах удерживать тяжелых всадников на своих спинах, падают наземь, а сами всадники не могут подняться, потому что они очень стары, ноги, покрытые вспухшей сетью вен и желтыми лоскутами отмирающей кожи, не слушаются, иссохшие руки подгибаются. По груди, видимой через лохмотья расползающейся одежды, ползут зеленоватые пятна тления, выпавшие зубы перекатываются во рту, как камешки, попадают в горло, вызывая приступы кашля, натужного, старческого. Вот бьется в агонии один из упавших, второй, третий… Коней рядом с ними уже нет, кони живут меньше людей, на месте, где они упали, лежат костяки с комьями гнилого мяса.