Женщины непоследовательны. Танталь не верила во всемогущество господина мага – зато верила, по-видимому, во всевластие полковника Солля. Я не стал ее разочаровывать. И даже пожимать плечами не стал.
В пути с комедиантами прошла еще неделя; моя жизнь таяла, как зажатая в кулаке сосулька, а деревянный календарь за пазухой давил, мешал и не давал уснуть. В одном поселке труппу освистали – толпа осталась недовольна, и Бариану со товарищи пришлось спешно сворачивать подмостки под градом летящих со всех сторон мерзлых нечистот.
– Что, играли плохо? – язвительно спросил я, когда ясной зимней ночью мы остановились среди поля и разожгли большой костер.
Предводитель комедиантов опустил плечи; я прямо-таки видел, как на кончике языка его вертится дерзость, но он удерживает ее, будто цепного пса.
– Толпе интереснее швыряться дерьмом, – сказала неслышно подошедшая Танталь. – Ей хоть на голове стой…
Бариан огорченно взглянул на нее, но ничего не сказал; потом я слышал, как, отведя Танталь в сторонку, он в чем-то убеждает ее, поспешно и горячо. Лица Танталь я не разглядел – она стояла ко мне в пол-оборота.
На другой день перед началом представления я поспешил убраться подальше и, бродя вдоль опустевшей улицы, слушал, как вопит сгорающая от любви героиня, как громом грохочет жесть и похохатывает толпа. Кто-то на сцене никак не мог выдернуть из ножен традиционно ржавую шпагу; похоже, хоть сегодня труппу Бариана не освищут. Может быть, даже дадут денег – на хлеб…
– Не нравится? Плохая пьеса?
Танталь стояла в тени огромного голого тополя. В полумраке я не видел ее лица, но голос был сухой, неприветливый, жесткий.
– Эдак мы за полгода не доедем, – пробормотал я, глядя в сторону. – Может быть, нам хватит… ломать комедию… ты как хочешь, а я бы нанял карету. Пока еще остались какие-то деньги…
– Чонотакс нас выслеживает, – сказала она безнадежно.
Я споткнулся и шагнул в глубокий сугроб; снег подался, и я провалился выше колен.
– Записочки с почтовыми голубями? – Насмешка была не к месту, но я не удержался.
– Почти. – Она облизала губы. – Ты не ощущаешь, наверное, потому что у тебя булавка… А я вот…
Неприятный холодок, шевельнувшийся у меня в душе, был куда злее самого злого мороза.
– Возьми, – сказал я быстро, не давая себе времени на раздумья. А проклятая булавка, как назло, зацепилась за манжету и не желала откалываться.
Танталь помолчала, вертя булавку в пальцах. Вздохнула, раскрыла ворот плаща, приколола безделицу на платье:
– Извини… я потом… тебе отдам. Потом.
* * *
Всю ночь я не спал, ворочался на жесткой подстилке, слушая беспокойное дыхание Аланы; я чувствовал себя голым. Я помнил, как рука Черно Да Скоро дотянулась до меня из замшевого мешочка и как менялась погода, ведя меня к определенной цели; я боялся, что на этот раз Чонотакс Оро явится ко мне во сне.