Скорые не справляются с вызовами на места, где в километровых очередях за хлебом теряют сознание обмороженные женщины. Больницы переполнены. В ноябре синоптики мрачно сулят пятидесятиградусные морозы, понимая, что, узнай их кто на улице, возмездия не избежать.
Власти сначала рекомендуют, а потом приказывают покинуть столицу, и по Киевскому шоссе нескончаемым пестрым караваном ползут автобусы, военные грузовики, взмыленные иномарки. С переполненных вокзалов уходят последние поезда с красным крестом на вагонах и снежными шапками на крышах, и люди дерутся, убивают за право ехать и спать в заиндевевших тамбурах. Жители уходят из коченеющего города. Москва исторгает свою душу...
К весне две тысячи десятого – если еще можно было говорить о временах года – в истерзанной падальщиками сумеречной Москве свет горел только в Кремле – из принципа – да в здании Курчатовского института, где, охраняемый спецназом, тлел действующий ядерный реактор.
Пятиэтажные сугробы на месте хрущевок, сталагмиты сталинских высоток, исполинские лыжни Ленинского и Кутузовского проспектов... Пути отступления горожан, навсегда уходящих на юг, где их никто не ждал, но где должно было быть хоть немного теплее.
Но эта эвакуация – величайшая за всю тысячелетнюю московскую историю – была лишь мимолетным эпизодом грандиозного переселения народов, бегущих от холода и смерти, жмущихся к обручу экватора – единственному месту, где пока еще помнили, что такое лето.
Андрей остался в Москве: жена была на девятом месяце, и замдиректора разрешил переехать на территорию объекта. С отоплением там все было в порядке, а администрация впопыхах перевела Курчатовский институт с ведущих в безоблачное будущее нанотехнологических рельс на избитую, но верную колею подсобного хозяйства. Разворачивали теплицы, укрепляли оборону. Его передали в ведение престарелого профессора ботаники, который, бесконечно щелкая генным кубиком Рубика, выводил морозостойкие овощи.
Кажется, воздух в комнате чуть-чуть прогрелся... Буклетов еще оставалось прилично, но Андрей задумался: не попробовать ли выломать и поджечь одну из дверей? Вдруг попадется деревянная? А с места так и не сдвинулся – просто не смог заставить себя оторвать руки от огня. Тепло дурманило, убаюкивало; закрой глаза – и можно вообразить, что ты уже дома, что трехдневный путь сквозь погружающийся в вечную мерзлоту город уже завершен. Или что его никогда не было, потому что не было в нем никакой необходимости.
Жена родила, и с грудным ребенком на руках Андрей уже не отваживался никуда ехать. Топлива должно было хватить лет на пятнадцать, куда спешить? Теплицы, дом, трехлетний уже сын, строящий снежные крепости во дворе крепости настоящей, прогулки на лыжах в редкие ясные дни – к причалу, где робко ступали на лед неуклюжие глыбы нуворишеских новостроек, парное катание с женой по зеркалу вымерзшей до дна реки, осторожные быстрые поцелуи на студеном ветру...