— Я этого не говорил. Мертвая тишина.
— Так что же там было от душевного недуга?
— Когда тело молодой красивой девушки режут на куски и бросают в узком переулке, мне это кажется делом рук психически ненормального человека, док. А у вас в Лос-Анджелесе это считается в порядке вещей?
— Это зависит от дня недели. — Он засмеялся коротко и хрипло. — Таким образом, — продолжал я, — никто из коллег Бернет по танцам или из музыкантов не попал под подозрение?
— Нет, сплошные придурки, в основном девки и голубые. Перепуганы до безумия. Все клялись, что любили девушку.
— Даже когда она получила ведущую роль?
— Ну и что?
— Я заподозрил зависть.
— Док, побывав на месте преступления, вы не стали бы думать вообще. Это было… страшно, омерзительно.
Все еще размышляя о возможной встрече Чайны с настойчивым поклонником-преследователем, я спросил его о публичных музыкальных мероприятиях, происходивших в период, когда было совершено убийство.
— Шутить изволите? Это университетский городок, остальное — Гавудnote 5. Здесь у нас ничего, кроме мероприятий, не бывает.
— Что-нибудь непосредственно связанное с музыкой? Объединения критиков, журналистов, фанатов?
— Нет, не помню ничего подобного. И, док, честно говоря, я не понимаю, что вас заставляет лаять на это дерево.
— Лучшего не дано.
— Ладно, может, вам удастся что-нибудь отыскать. И держите эту муру с шизофрениками там у себя на левом берегу. Нет, я не вижу ничего общего между убийством этой девушки и делами, которые вы расследуете. Я обнаружил более похожее дело в Балтиморе, но и оно повисло.
— Кто был жертвой в Балтиморе?
— Одна секретарша, расчлененная так же, как и мисс Бернет. Какая разница, я же сказал вам, что ничего из этого не получилось. Полиция Балтимора поймала одного лунатика, а он взял да повесился. Мне пора бежать, док. Желаю вам теплой приятной погоды в Лос-Анджелесе.
Я поискал во Всемирной паутине сведения о самоубийствах, совершенных в Балтиморе, но не нашел там ничего схожего ни с убийством Анжелики Бернет, ни с другими убийствами.
Ключевым словом, похоже, стало слово «ничего».
В течение тех же десяти дней случилось кое-что еще. В один из вечеров мне позвонил Тим Плачетте и сказал:
— Извини за небольшую недавнюю стычку.
— Ничего страшного, — ответил я.
— Страшно или нет, но мне следовало помолчать… Она в самом деле дорога мне, Алекс.
— Уверен, что так оно и есть.
— Тебе не нравится этот разговор.
Что-то в его голосе — отчаяние, страх, проистекавшие от глубокой любви, — изменило мое настроение.
— Я ценю твой звонок, Тим. И не собираюсь вставать на твоем пути.