Этот голос. Он мог заставить тебя думать, что все, что ты знал, было неверным.
— Ладно, ладно, вижу, ты расстроен, хаха, вполне честно, и ты знаешь, что у меня есть и третий нож, ну, теперь я его бросаю, вот.
Ваймс теперь стоял в паре шагов.
— Вот и все, мистер Ваймс. Больше никаких ножей. Я не могу сбежать. Я сдаюсь. Никаких трюков в этот раз, ладно? Просто арестуй меня. Ради старых времен?
Внутри Ваймса взвыл зверь. Он ревел, что никто не будет винить его за то, что он лишит палача десяти долларов и дармового завтрака. Да, и можно сказать, что сейчас быстрый удар стал бы милосердием, потому что любой палач знает, что есть либо легкий путь, либо тяжелый, а в стране не было ни одного палача, который бы позволил кому-то вроде Карцера уйти легким путем. Боги знали, он это заслужил…
… но юный Сэм смотрел на него сквозь тридцать лет…
Когда ломаемся мы, ломается все. Именно так все и работает. Ты можешь согнуть, а если сильно накалить, то можно согнуть в кольцо, но сломать нельзя. Если ломаешь это, ломается все до тех пор, пока не остается ничего целого. Это начинается здесь и сейчас.
Он опустил меч.
Карцер поднял взгляд, усмехнулся и сказал:
— Не особенно вкусно, так ведь, яйцо без соли…
Ваймс почувствовал, как его рука начала двигаться сама по себе…
И остановилась. Алая ярость застыла.
Везде вокруг него был зверь. Вот что он такое. Зверь. Полезный, но все равно зверь. Его можно держать на цепи, и заставлять плясать и жонглировать мячами. Он не думает. Он туп. То, чем являешься ты, то, что ты есть, это не зверь.
Ты не должен делать то, чего хочет он. Иначе Карцер выиграет.
Он бросил меч.
Карцер уставился на него, внезапно засиявшая улыбка Ваймса беспокоила гораздо больше, нежели вспышка его ярости. В его руке блеснул металл. Но Ваймс уже был на нем, схватил его руку и бил ею снова и снова о надгробный камень Джона Киля, пока четвертый нож не выпал из кровоточащих пальцев. Он рывком поставил человека на ноги, держа обе его руки за спиной, и с силой прижал к камню.
— Видишь небо, Карцер? — сказал он прямо ему в ухо. — Это закат, так-то. Это звезды. И завтра они засияют моему парнишке Сэму еще ярче, потому как они не будут светить тебе, Карцер, ибо еще до того, как роса сойдет с листьев, я притащу тебя к Ветинари, и там будут свидетели, множество, и, может быть, даже твой адвокат, если найдется хоть один, который сможет защищать тебя с непроницаемым лицом, а потом, Карцер, тебя бросят к Тетке, одна виселица, никакого долгого ожидания, и ты сможешь станцевать фанданго на пеньковой веревке. А потом я, черт возьми, пойду домой и, может, даже съем вареное яйцо.