— Кто он?
— Сотрудник Сент-Бургского университета. Он работал над диссертацией.
Гюнтер едва сдержался, чтобы удивленно не поднять брови. Университета в Сент-Бурге не было.
— Как его звали? Опишите мне его подробнее, тетя Лаура.
— Звали его Витос Фьючер — правда, странное имя? Иностранец наверное, а может, иммигрант. Чувствовался в его речи незнакомый акцент. Слишком уж правильно говорил. Он привез в бургомистрат рекомендательное письмо из университета, и я даже разрешала ему брать книги для работы в гостиницу на ночь. Он всегда их исправно приносил утром. Правда, когда он внезапно уехал, не предупредив меня, то увез с собой «Наставления по допросу ведьм», входившие в состав Штадтфордских земских уложений за 1543 год. То есть, это я думала, что увез, потому что, когда я на следующий день доложила о пропаже доктору Бурхе, то он успокоил меня. Он сказал, что гирра Фьючера срочно вызвали в Сент-Бург — что-то там случилось с его женой при родах, — и он передал «Наставления» доктору Бурхе. И доктор Бурхе на следующий день действительно принес «Наставления».
— И какой он из себя, этот Фьючер?
— Молодой, лет тридцать — тридцать пять. Обаятельный… — Фру Розенфельд задумалась. — Ты знаешь, Гюнтер, бывают такие люди, немногословные, кажущиеся мрачноватыми, но скажут буквально несколько слов, фраз и ты сразу же проникаешься к ним симпатией. Вот и Фьючер такой… И красивый, несмотря на то, что абсолютно лысый, даже без бровей и ресниц. Черты лица правильные: задумчивые, глубокие глаза, высокий лоб; а большая голова настолько правильная, что я бы даже сказала красивая, Знаешь, Гюнтер, есть такие плешивцы, головы у них либо приплюснутые, либо угловатые, и обязательно жирная складка на затылке. А у Фьючера нет. У него идеальная голова. Одевался он с иголочки. Всегда в костюме, брюки наглажены, белая рубашка, галстук… И я никогда не видела чтобы он расстегнул пиджак, или ослабил узел галстука! Всегда такой аккуратный, подтянутый, корректный, вежливый… Голос приятный, тихий, обходительный…
— Каких-либо странностей за ним не заметили? В разговоре, поведении?
— Да нет, вроде бы… — Фру Розенфельд пожала плечами. — Об акценте я тебе говорила… А ты знаешь, Гюнтер, были. Держался он скованно. Садился как-то необычно, замедленно, все время посматривая на стул, будто боялся, что стул из-под него вот-вот выдернут. И брюк никогда на коленях не поддергивал. А потом руки у него… Какие-то неумелые, что ли? Он так странно перелистывал страницы — не подушечками пальцев, а всей ладонью, — что мне порой казалось, будто у него протезы. И никогда здесь не писал, только читал. Как сядет, так и сидит и не шелохнется, и впечатление такое, что и не дышит. Причем застывал на несколько часов в настолько неудобной позе, что я удивлялась, как у него спина не затечет или шея… Да, чуть самое главное не забыла. Он, наверное, больной человек. Кожа у него такого землистого цвета, серая, с синевой, и губы синие. Ну, знаешь, как у туберкулезников, которые загорают под кварцевой лампой.