— Нет, — отвечаю я. — Людей не спрячешь за стеной. Каждую ночь, когда все кругом стихает, мне кажется, я слышу гром орудий. С востока и запада, с юга и севера. Немцев разобьют, и откроются ворота гетто.
Эстер молчит.
— А скоро? — спрашивает она погодя.
Я не знаю, но отвечаю так, как мне хочется:
— Скоро.
Так мы разговариваем. А Янек недоволен.
Я вижу, ему хочется потолковать со мной с глазу на глаз. Хочется, да все нет случая. Я не знаю, хочется ли мне. Но можно и потолковать, если надо.
Сегодня он подкараулил меня возле дома.
И вот мы одни, но Янек молчит. Мы оба о чем-то думаем, он и я.
— Ты- тот самый Липман, который играет в шахматы?
— Тот самый. — С Шогером? — С Шогером,
— Я так и думал, — говорит Янек. — Почему ты играешь с ним?
— Он приказывает. — Только поэтому?
— Нет. Я заставляю его сдаться.
— Он что, ни разу не выиграл?
— Нет.
— И не было ни одной ничьей?
— Нет.
— Я знаю, ты свой парень, Изя.
— Я?
— Ты. Но все равно мы должны поговорить.
— Не люблю говорить о шахматах. Я мог бы сидеть дома и играть сам с собой, — говорю я. — А еще могу заставить Шогера сдаться, хотя с каждым разом мне трудней и трудней. Раньше было легко. А теперь я каждый раз боюсь проиграть. Но это не важно, я не люблю говорить о шахматах.
Янек смотрит мне в глаза.
— Нет, не о шахматах. Надо поговорить о другом.
— О чем, Янек?
— Обо мне. — Он опускает голову. — Не совсем обо мне. Обо мне только немножко.
Я не знаю, хочу ли этого. Но я соглашаюсь.
— Говори, Янек.
— Видишь ли… — говорит он.
И, остановившись, пинает камешек. Камешек круглый, гладкий. Наверное, можно представить, что это мячик, и поиграть в футбол. Я, допустим, стою на воротах, а Янек старается забить гол. Или он пригнулся и ждет в воротах…
— Видишь… — снова начинает Янек, и я понимаю, о чем разговор. Может, он заговорит о себе, не знаю. Может быть, о том, кто он и откуда.
Может быть, о чем-нибудь таком, что мне и в голову не приходит.
И все равно он будет говорить об Эстер. Я не знаю, хочу ли этого, и говорю:
— Что ж ты молчишь?
— Видишь… — говорит он.
В третий раз повторяет Янек одно и то же слово.
— У нее был брат, — говорит Янек, — Мейер, мы все его звали Мейкой, и он был моим лучшим другом. Мы одногодки, выросли на одном дворе. Он говорил по-польски как поляк, а я по-еврейски не хуже его. Ты сам видишь, правда? Мы были такими друзьями… Объяснять я тебе не буду, сам должен понимать.
— Не объясняй, — говорю я. — Такие вещи каждый понимает.
— Я так и думал, — говорит он. И замолкает.
— Ты помнишь тот день, когда всех загнали в гетто? — спрашивает Янек.