Удерживая цефала под уздцы, Бриан пристально посмотрел в глаза юноше.
Рогман медленно, будто во сне повернул голову.
Его растрескавшиеся от жара губы вдруг дрогнули и беспомощно искривились, словно он хотел вытолкнуть через них застрявший в горле звук, но не мог.
– Ладно… – Бриан вдруг устыдился своей настойчивой бесцеремонности – человек едва очнулся, выбрался, можно сказать, с того света, а он лезет к нему, выбивая какие-то слова… – Извини, сэр Рогман… – Он склонил голову, вновь возобновляя движение. – Не сердись – я хорошо умею махать секирой, но плохо ворочаю языком… Не успел выучиться манерам. Ты отдыхай… Хочешь воды?
Не дожидаясь вразумительного ответа, Бриан опять остановил цефала и отцепил от седла полупустой бурдюк. Приложив его горлышко к губам Рогмана, он второй рукой придержал его голову, пока тот не сделал пары судорожных глотков.
– Вот так… – Бриан одобрительно кивнул, глядя, как дергается кадык юноши на исхудавшей до безобразия шее.
Вокруг них простирались безжизненные каменистые пустоши. Горы маячили на горизонте туманными очертаниями укрытых снегом вершин, чуть горьковатый воздух щекотал легкие при каждом вдохе.
– Знаешь, сэр Рогман, что я думаю? – Бриан говорил, не поворачивая головы. Он шел, чуть подав вперед свой мощный, обтянутый шуршащим доспехом торс, не то ведя за собой цефала, не то волоча животное, которое бездумно переставляло ноги, радуясь выгодной замене седоков. – Я думаю, что все уладится. Это все поганое голубое солнце. Вот пройдем границу, так ты сразу оживешь. Наше солнышко желтое, ласковое. И трава у нас не в пример этому безобразию, – Бриан демонстративно пнул пыльный колючий шар попавшегося под ноги местного растения. – У зеленых все не как у людей, и живут они будто звери – ни чистоты, ни закона…
Рогман покачивался в седле в такт неторопливому шагу нелетающей птицы, а его мысли, такие же, как и он – едва живые, хрупкие, – витали далеко отсюда…
Он еще не осознал ни того простора, что раскинулся вокруг, ни бездонного неба, ни человека, который вырвал его из лап смерти…
Все это придет, но чуть позже.
Пока что к нему возвращалась память – медленными, болезненными толчками воспоминаний…
Он все еще находился там, под землей, в страшных, запутанных лабиринтах…
Он тоже не хотел верить в то, что является БОГОМ…
…Освещенный тусклым светом тоннель заканчивался остановившимися на половине своего хода воротами.
Рогман внезапно осознал, что уже давно выучил расположение каждой заклепки, каждого ржавого потека на давно заклинивших створах. Он так ненавидел это место, так отчего вдруг сжимается сердце в недобром предчувствии? Почему гробовая тишина, в которой не слышны привычные для Города звуки, так давит?