Брат брата не выдаст.
Из уважения к имени Будды Лицедеев, из уважения к славной семейной традиции…
– Что с вами, молодой господин?! Вы плачете?!
– Пыль, – хрипло отозвался Мотоеси, отворачиваясь от толстячка, от его обидного сочувствия. – Пыль… глаза ест…
К счастью, носильщики сейчас как раз выволакивали из кладовой сундук с одеждой, и костюмер мигом забыл о юноше, бросившись следить за погрузкой.
Юноша отошел в сторону и присел на скамеечку близ фонтана.
Маленького, даже можно сказать – крохотного фонтанчика: рыба, встав на хвост, плюется тоненькой струйкой.
Он, младший сын Будды Лицедеев, бесполезней этой рыбы. Она хоть прохладу дает. А он… отец, небось благодарить станет, обнимет, скажет: «Ты – моя опора в старости!» Отец все понимает. Кроме одного, о чем старому Дзэами не ведать во веки веков: после убийства нопэрапон юноша до одури, до тошноты боялся выхода на сцену. Сесть в «Зеркальной комнате», взять в руки маску, вглядеться в деревянный, лакированный лик, пытаясь проникнуть в глубину образа, в святая святых придуманной личности, перед тем как сделать маску лицом и выйти к публике…
Не-е-ет!
Никогда.
В каждой маске Мотоеси виделся гладкий пузырь.
Безликое лицо.
Та страшная маска бывшей «Горной ведьмы», память о бойне на кладбище Касуга, которую юноша прятал ото всех на дне личного сундучка, под грудой хлама и старых кимоно.
Вот и сейчас: посмертная память о нопэрапон так отчетливо встала перед внутренним взором, что Мотоеси машинально зажмурился. Глупо, конечно, глупо и стыдно, но и впрямь померещилось: видение – это явь, истинная реальность; закрой глаза – и исчезнет. Нет, осталось. Глаза души нелегко закрыть, подобно глазам тела. Более того, жуткая скорлупа вдруг пошла ветвистыми трещинами, вспучилась местами, размягчаясь куском воска, подогретым на огне свечки…
Что за блажь?
Сгинь! Пропади…
Не слышит… не хочет.
Нижний разлом оброс пухлой мякотью губ, почти сразу сложившихся в брезгливую полуулыбку, еще ниже выпятился костистый подбородок, нос с горбинкой навис над щеточкой усов – и под прорезями– глазницами залегли мешки, щедро расцвеченные сизыми прожилками вен.
На юношу смотрела маска чиновника.
Чиновника пятого ранга, того самого, что явился с указом сегуна к опальным актерам.
– Кто… кто ты такой?!
Белые губы Мотоеси прошептали это беззвучно, одним намеком на вопрос, столь же бессмысленный для самого юноши, как и для любого, попытавшегося подслушать этот шепот.
Вместо ответа маска чиновника, в которую превратился призрак нопэрапон, надвинулась вплотную. Юноше показалось, что кожу лица охватила влажная прохлада – так перед тем, как надеть маску, лицо покрывают тонкой тканью, смоченной и потом тщательно отжатой. Прохлада мигом просочилась внутрь, в самое сердце, деревянные черты лжечиновника налипли Мотоеси на щеки, ресницы, переносицу, губы… легче пушинки, осенних паутинок, когда невесомые нити слюдой носятся в прозрачном воздухе.