– Ты что же, отроче, во Христа веруешь? – спросил тот, который окоротил рыбака. Он здесь, похоже, был за старшего.
– Верую, дяденька, – сказал Стас, прикрываясь руками и конфузливо отворачивая тело.
– И в Троицу Святую?
– И в Троицу.
– А ну ещё раз покрестись!
Стас перекрестился.
– Тремями перстами крест кладёт, – сказал один из мужиков и посмотрел на остальных. – И не боится геенны огненной.
– Ну, это… православный же, – сказал Стас, не понимая.
– Какой ты православной! – плачущим голосом завопил побитый рыбак. – Православные двумями перстями крестюца! И в лицо-то кулачищами не бьют!
– Двумя? В смысле старообрядцы? – спросил Стас.
Мужики переглядывались и морщили лбы.
– А ты не с Москвы ли будешь? – спросил тот, что был за старшего, после безуспешной попытки сообразить, кто такие старообрядцы и что означает «всмысле».
– Из Москвы.
Тут уже проснулись остальные. Эти слова – «из Москвы» – будто раскрыли им глаза. Рыжий тощий закричал:
– А-а, никониянска ересь! Так ты это здеся брось, в наших-то лесах не надо притворяться. Зря от нас бегал-то, паря!
И все облегчённо загомонили:
– У нас-от по-старому. Ты не боись.
– У нас монастырь правильной.
– Как до нас установлено, то не нам переставлять.
– Москва! Эва диковина! Что нам Москва? Мы в Бога веруем, как деды заповедовали.
И только старшой хмурился.
– А почему ты без порток? – спросил он. Кажется, этот вопрос занимал его больше, чем основы Стасовой веры.
– Купался, кто-то одежду украл, – ответил Стас, чуть запнувшись.
– Не должно такого быть, – вполне миролюбиво сказал второй рыбак, тот, что бросался Стасу под ноги. – А ежели кто из наших согрешил, найдём, будем судить миром.
Остальные притихли. Стас подумал, что опасность миновала: уж коли сразу, с налёту не побили, то бить уже не будут. Что агрессивность в человеке происходит прежде всего от страха. А он же совсем не страшный, он – хороший, зачем его бить? И ещё подумал: во сне он совершенно не похож на себя обычного, рохлю и мямлю, который прежде чем один раз отрезать, семь раз отмерит, а то и больше, и не всегда ответит. Его сосед по дому, поэт Маяковский, однажды сказал Стасу по этому поводу, что он страдает лестничным остроумием, – это когда, уходя из гостей, только на лестнице понимаешь: а вот этак-то надо было ответить! А тут прямо как сэр Лоуренс Аравийский – рраз, и выдал легенду: купался, мол, вот и голый! И ведь как ловко – сразу поверили!
Но мужики притихли неспроста. Они-то уж знали, что ни в какой речке Стас не купался, а просто взялся… не пойми откель. Кто-то внезапно загундосил: