не в счёт… А рассказать бы ему про Грюнвальдскую битву… Ведь не поверит.
Вечерело. Плосковская гостиница пустовала; он долго стучался, пока из окна не высунулась заспанная девка, которую он напрочь не помнил, а та его узнала, радостно охнула, открыла дверь. Первым делом он спросил, вернулась ли в село Матрёна. Нет, ответила та – шёпотом, хоть и были они одни в сенях. Как увезли, так и нету… А дед-то её дряхлый помер… Схоронили без неё. А вами, Станислав Фёдорович, интересуются… Офицер один…
– Кто?
– Как же их спросить, кто они, Станислав Фёдорович? Боязно. А ну не понравится им…
Стас отправился в Рождествено, в монастырь. Проезжая мимо дома Митяя, здешнего мотоцикловладельца, погудел; тот, услышав, появился на крыльце:
– А, студент! Никак мотоциклом обзавёлся? А мой-то ведь и не ездит совсем… Запчастей нету…
– Я к тебе, дядя Митяй, вот с каким вопросом. Ты ведь в Мюнхене войну заканчивал?
– В нём…
– А такой Котов тебе там не встречался?
– Юстин Котов?! Да как же не встречался! Мы в одном взводе были. А ты откуда его знаешь?
– А мы с ним в Париж вместе плавали, буквально две недели назад расстались.
– Ну, Юстин, большой человек! Ни хрена себе, в Париж! А он тебе адреса не оставил, случайно?
– Оставил, и совсем не случайно. Я ему про тебя упомянул, да ведь фамилии твоей я не знаю, а Митяев в каждом взводе небось было по нескольку. Он сказал, ежели ты его знаешь, дать тебе адрес.
– Так давай, давай! – И Митяй сбежал с крыльца.
– Вот. – Стас достал из кармана куртки бумажку. – В Ярославле он живёт. Держи.
– А может, зайдёшь? Выпьем за это дело.
– Извини, не сегодня. Мне в монастырь надо успеть.
– Ну, спасибо, студент! Вот это радость ты мне принёс. Обязательно поеду, как только топливный насос добуду. Надо же, Юстин…
С отцом Паисием и реставратором Сан Санычем Румынским поговорили очень душевно. Ни разу раньше – без малого сто Стасовых лет назад – не случалось у них такого доброго разговора. У Паисия и реставратора сложилось полное впечатление, что они говорят с юношей на равных; они этим даже гордились. Румынского, правда, немного обидело, что Стас потерял интерес к восстановлению фресок Рождественского храма. Но нельзя же было объяснить ему, что он воспринимает теперь эти работы как детские, ученические.
– Ухожу я от вас, Сан Саныч, уж не обессудьте…
Когда он вернулся в гостиницу, там было по-домашнему тихо. На крыльце дымился самовар. В сени было вынесено кресло, и в нём, при открытых дверях, похрапывал длинный мужчина в мундире капитана военной авиации. На ступеньках сидела давешняя девка, Нюра, причёсанная и умывшаяся. На коленях у неё лежало какое-то вязанье, но она не столько занималась рукоделием, сколько присматривала за непонятным капитаном.