Алёна ещё только поворачивалась в их сторону, а за кустами раздались девичьи взвизги и кто-то дробно побежал в сторону села. А когда она и Витёк наконец окончательно развернулись и застыли, ничего не понимая, Стас уже дружелюбно объяснял Дорофею, что, пока тот машет руками, палкой можно успеть треснуть ему по лбу, шибануть между ног или перепоясать по спине.
– Смотри, – говорил он, – если я суну бунчук тебе под мышку, а другой конец закину за голову, то у меня выбор: вывихнуть тебе руку или переломить шею. Но я ничего такого делать не хочу, ты понял?
– С палкой-то и дурак может, – возражал Дорофей.
– Так ведь вас же было двое, – возмутился Стас, показывая на Вовика, который, сидя на земле, прикладывал к поцарапанной руке лист подорожника. – Если желаешь один на один, то можно и без палки. Ты, правда, рыхловат, но я пробью. Если же у тебя сейчас нет желания, то пойдём в «Хозмажек» за лимонадом. Я ставлю.
Такого оскорбления и без того уязвлённый всем произошедшим купецкий сын Дорофей уже не перенёс.
– Не хрен мне ставить! – завопил он. – Я сам кому хошь поставлю и вусмерть упою!
– Ладно, платим поровну, – согласился Стас.
Тут проснулся тугодум Ваховский:
– Мы же хотели разобраться с этим грязным ловеласом? – спросил он удивляясь.
– Разобрались уже, – мрачно ответил Вовик.
Прибежали проф. Жилинский и Маргарита Петровна, ведомые Сашей Ермиловой.
– Что у вас тут? – взволнованно крикнул профессор.
– Хотим устроить посиделки с лимонадом, – объяснил Стас.
– Я угощаю, – подтвердил Дорофей.
…Посиделки удались. Кажется, всем стало ясно, что Стас не злоумышлял против Алёны и не зазнался от «близости к преподавателям», что он по-прежнему «отличный парень». Шутили, смеялись – никогда ещё их группа не была столь сплочённой и дружной! Стас усмехался про себя: он и так знал, сколь быстро дети переходят от слёз к смеху. Спел им языческую песню; приковыляла старая бабка, стала подпевать. Потом Дорофей послал Вовика за какой-нибудь палкой, а когда тот принёс, все вместе упрашивали Стаса «что-нибудь показать».
В Плосково он вернулся только к полуночи.
Почти весь июль Стас жил у Матрёны. Поначалу-то поселился в прежнем своём номере в гостинице и ежевечерне прокрадывался к ней; однажды остался до утра, потом ещё раз, и как-то само получилось, что он совсем к ней переехал. В избе жил ещё, правда, её старый дед, который в силу глухоты своей им не мешал.
У неё было среднее образование, но после приговора – три года тюрьмы за антигосударственную деятельность, – заменённого потом на поселение, ей запретили занимать должности, связанные с госуправлением, и определили жительство вне городов. Она работала то там то сям. То в гостинице, то по бухгалтерской части, а теперь на ферме пропадала. Оба они были достаточно заняты, и за три недели совместного житья-бытья не было у них времени, чтобы вести какие-то разговоры, кроме самых обыденных. А разошлись из-за политики.