Слово "любовь" на вкус кажется как ушная сера, когда я думаю так про Мануса с Эви.
Бью прикладом в закрытую дверь, а ружье срабатывает. На дюйм в сторону - и я бы погибла. Лежала бы мертвой по ту сторону двери, за которой зажарился бы Манус.
- Да, - верещит Манус. - Я сделаю что угодно! Только, пожалуйста, не дай мне сгореть и не стреляй! Что угодно, только открой дверь!
Туфлей проталкиваю вытряхнутые из пузырька таблетки валиума в щель под дверью кладовки. Держа перед собой ружье, открываю дверь и отступаю назад. В отблесках огня со второго этажа видно, как дом заполняется дымом. Вываливается Манус, с притягательными выпученными глазами и поднятыми руками, и я маршем провожу его к машине, уткнув в спину ружье. Даже под концом ружья кожа Мануса наощупь тугая и сексуальная. Дальнейших планов у меня нет. Я знаю только, что пока не хочу ничего решать. Где бы мы ни очутились в итоге, не хочу снова становиться нормальной.
Закрываю Мануса в багажнике его "Фиата Спайдер". Милая машинка, очень милая машинка, красная, с убирающимся верхом. Бью прикладом ружья в крышку багажника.
Мой любовный багаж не издает ни звука. Потом я задумываюсь, хочется ли ему еще в сортир.
Швыряю ружье на пассажирское сиденье и возвращаюсь в плантаторский ад Эви. В фойе, там теперь печка: аэродинамическая труба из холодного воздуха несется через парадную дверь и наверх, в свет и жар надо мной. В фойе по-прежнему стоит тот стол с золотым телефоном-саксофоном. Повсюду дым, и хор кучи сирен на пожарных детекторах ревет так громко, что болят уши.
Как нехорошо - заставлять Эви так долго валяться в Кэнкане и ждать хороших новостей.
И вот я набираю номер, который она оставила. Ну конечно, Эви снимает трубку после первого же гудка.
И Эви говорит:
- Алло?
Ничего кроме звуков всех моих деяний: детекторов дыма, треска пламени, звона люстры, сквозь которую трубой проносится бриз, все это для нее, чтобы она могла послушать на том конце линии.
Эви спрашивает:
- Манус?
Где-то, наверное, в столовой, рушится потолок, искры и угольки выплескиваются на пол фойе из ее дверей.
Эви говорит:
- Манус, не дури. Если это ты, то я тебе сказала, что больше не хочу тебя видеть.
И тут:
Бабах!
Полтонны искрящейся, мерцающей, огромной люстры австрийского хрусталя ручной работы срывается с центра потолка в фойе и взрывается опасно близко.
Дюймом ближе, и я была бы мертва.
Как я могла не рассмеяться. Я ведь и так уже мертва.
- Послушай, Манус, - говорит Эви. - Я сказала тебе, чтобы ты мне не звонил, или я сообщу в полицию, что ты отправил мою лучшую подругу в больницу без лица. Понял?