Отключиться от них… чтобы добраться до собственных мыслей и сосредоточиться на них.
Он даже не знал точно, до каких. До каких-то смутных воспоминаний, которые поднимались из сокровенных глубин памяти.
Имя какого-то человека, какое-то происшествие, название какого-то места? Нет, он не знал точно. Единственное, в чем Райм был абсолютно уверен, информация об этом жизненно важна.
Райм закрыл глаза, и ему показалось, что на сотую долю секунды он приблизился к ускользающему воспоминанию. Но нет, оно ушло, как и раньше.
Такое же эфемерное, как грибы-дождевики, лопавшиеся и разбрасывавшие облако спор, за которым он маленьким мальчиком любил гоняться, когда жил еще на Среднем Западе под Чикаго. Он бежал и бежал за ними по полю. Бежал… Линкольн Райм любил бегать, любил ловить споры дождевиков и вертящиеся, похожие на ушки семена, падающие с деревьев и долго парящие в воздухе, подобно вертолетикам. Любил гоняться за стрекозами, мухами и пчелами.
А затем изучать их, узнавать о них новое и интересное. Линкольн Райм родился с ненасытным любопытством, с детских лет он был настоящим исследователем во всем.
Он бежал… так, что захватывало дух.
И вот теперь почти полностью парализованный человек тоже «бежал», пытаясь схватить ускользающее семечко совсем иного рода. И несмотря на то что это преследование он мог осуществлять только в воображении, оно было не менее напряженным и энергичным, чем бег, столь любимый им в детстве.
Ну вот же, вот…
Он почти схватил ее.
Нет, не совсем.
Черт!
Не думай так напряженно, не насилуй мысль. Пусть она придет сама.
У него в голове проносились целые картины и отрывочные воспоминания, примерно так же, как когда-то его босые ноги неслись по душистой траве и нагретой солнцем земле, по шелестящему тростнику и кукурузным полям под громадными грозовыми тучами, простиравшимися на мили на голубом летнем небе.
Тысячи семян, слетевших с деревьев, грибов-дождевиков, бурых и зеленых кузнечиков и птичьих перьев.
Тысячи воспоминаний об убийствах, похищениях, ограблениях, фотографий мест преступления, отчетов в вышестоящие инстанции, списков вещественных доказательств, странных образов, возникавших под стеклом микроскопа, «вершин», «пропастей» и «долин», появлявшихся на экране хроматографа.
Вот-вот, ближе… ближе…
Райм открыл глаза.
– Люпонте, – прошептал он.
Чувство глубочайшего удовлетворения наполнило тело, неспособное ни к каким ощущениям. Он еще не мог понять почему, но уже был практически уверен, что с именем Люпонте связано что-то очень важное.
– Мне нужно одно дело. – Райм взглянул на Селлитто, продолжавшего всматриваться в экран компьютера. – Дело! – воскликнул Райм. – Мне нужно одно дело!