Дарья Ивановна нам прежде рассказывала, как эта кошка у нее очутилась. Весной, в мае как будто, попала Лидка в больницу по женским, а Генка оставался один (отец-то был уже в колонии), Дарья Ивановна ему готовила из того, что у них в доме было, а потом Лидка из больницы передала ему пятерку с запиской — попроси тетю Дашу тебе варить, а что надо из продуктов, покупай сам.
И вот раз Дарья с нами сидела, а потом пошла Генке варить, поднялась наверх — батюшки светы! — квартира стоит отпертая. Должно, Генка забыл дверь закрыть. Взошла Дарья на кухню, а у нее на столе сидит светлый котенок — сам серый, а грудка и лапки беленькие. Увидал ее и замяукал. Она ему молочка налила в блюдце. Потом Генка прибежал. Дарья на него — «почему двери не закрываешь, а если обокрадут»? А он ей: «Тетя Даша, меня ж не было, я только из школы иду». — «А котенка ты когда принес?» — «Какого еще котенка?» Оглянулись, а никакого котенка нет. Стали искать, звать — кис-кис-кис да кис-кис-кис. Нет как нет.
А вечером, как начала Дарья постель раскрывать, глянь, за подушкой у стенки котенок спит. Так и остался у нее. Она говорила: «Кошечка мне душу согревает, это господь мне послал по моему одиночеству». Я-то божественному не подверженная, но про себя подумала: «Есть богу время кошками заниматься, у него с людьми работы небось хватает». А Дарья, если взаправду сказать, то и не одинокая — у нее сын живой, только давно от нее отделился, — к жене ушел.
Лидка тогда, из больницы вернувшись, первые дни была добрая, а потом давай ворчать — взяли кошку не спросившись, я, может, против, от кошек, мол, грязь. Дарья обещалась из комнаты Мурку не выпускать, и Лидка затихла.
Что вдруг эта Лидка озверела, Дарья Ивановна понять не могла. Ясно, что Лидкиных рук дело (не призналась ведь Лидка, так за целый год и не призналась).
А вообше-то семейные подселенок не любят. Подселенки — они кто? Все больше старухи одинокие послевоенные — как Дарья, как я. А старухи чистоту держать неспособные, трудно им, а когда и лень… А потом… что говорить — семейным на нас завидно: мы люди свободные, сидим, дышим, разговоры разговариваем, посмеемся когда промеж себя… Ну, и спать рано ложимся, и встаем, когда захотим. А семейным дышать недосуг, у них забот полон рот.
Зима прошла, подсохло, солнышко пригревать стало, и начали мы бродить туда-сюда. Пошла я как-то пройтись к березкам. Гляжу, Дарья на ящике старом сидит и плачет. Увидела меня — отвернулась. Иду обратно, Панька Ездунова с Шуркой-наборщицей мне навстречу. «Что это, — говорю, — Дарья в березках сидит и плачет?» А Панька мне: «Так она ж у Мурки на могилке плачет». Посмеялись мы втроем, а я про себя подумала: «Склероз у нее шибко развивается, у Дарьи то есть».