Но когда на экранах шел «Председатель», когда герой, которого играл Михаил Ульянов, хватал своей единственной рукой пастуший бич и, хлеща им о землю, поднимал на ноги обессилевших коров и гнал их вон из хлева, на проклюнувшуюся по весне молодую травку; когда он, не зная, как заставить людей выйти на работу в поле, ощеривал рот — и тучи воронья испуганно срывались с деревьев, заглушая карканьем непечатный текст монолога; когда он, плача, смотрел на лес поднятых рук в зале колхозного собрания, где все голосовали за него...
Пусть верит или не верит сегодняшний читатель и зритель, но в рабочих просмотровых залах «Мосфильма», где никого ничем не удивишь и не проймешь, люди не отрывали взглядов от экрана, не смели проронить слово, едва сдерживали учащенное дыхание и, все-таки, вдруг срывались в слезы.
Это был прорыв в другой уровень правды, в другой уровень искусства.
Достоинства фильма признавали все. Но он пугал своей правдой даже тех, кто признавал достоинства.
Выход картины на экраны был, мягко говоря, под вопросом. Его могли искорежить директивными поправками до неузнаваемости. Могли и отправить на пресловутую полку.
Но с этими крайними решениями, слава богу, никто не спешил.
Автор сценария Юрий Маркович Нагибин в те дни на «Мосфильме» не появлялся. Он был подавлен злоключениями с фильмом, да и другие, сугубо личные проблемы, вынуждали его сидеть безвылазно на даче, в Красной Пахре, подобно раненному зверю в берлоге.
Режиссер Алексей Салтыков метался по Москве, по министерствам и комитетам, по редакциям газет, выуживая слухи.
Было известно, что копию «Председателя» отправили в Пицунду, где проводил свой отпуск Хрущев.
И, честно говоря, именно это обстоятельство более всего тревожило меня: ведь я уже знал из собственного опыта, что случается в дни курортных отдохновений Никиты Сергеевича.
Знали на «Мосфильме» и о том, что в отсутствие Хрущева члены Президиума и секретари ЦК — Суслов, Брежнев, Косыгин, Козлов, Шелепин, — не раз съезжались на Воробьевку, в просмотровый зал Дома приемов, смотрели двухсерийную ленту «Председатель» и, молча, разъезжались. Никто не осмеливался брать на себя решение, никто не хотел рисковать головой. Все панически боялись крутого в словах и действиях, взбалмошного, непредсказуемого, брутально некультурного вождя.
Кроме того, преждевременная схватка мнений по частному поводу могла обнажить иные, более решительные планы кремлевской верхушки...
Таким образом всё — абсолютно всё! — зависело от просмотра в Пицунде.
Нас бил нервный колотун в ожидании вестей, которые должны были прийти буквально с часу на час.