Помимо всего этого, ее мучила мысль о кардинале. Что должен был думать, чем мог себе объяснить ее молчание недоверчивый, беспокойный, подозрительный кардинал — кардинал, который был не только единственной ее опорой, единственной поддержкой и единственным покровителем в настоящем, но еще и главным орудием ее счастья и мщения в будущем? Она знала его, знала, что, вернувшись из безуспешного путешествия, она напрасно стала бы оправдываться заключением в тюрьме, напрасно стала бы расписывать перенесенные ею страдания: кардинал сказал бы ей в ответ с насмешливым спокойствием скептика, сильного как своей властью, так и своим умом: «Не надо было попадаться!»
В такие минуты миледи призывала всю свою энергию и мысленно твердила имя Фельтона, этот единственный проблеск света, проникавший к ней на дно того ада, в котором она очутилась; и, словно змея, которая, желая испытать свою силу, свивается в кольца и вновь развивает их, она заранее опутывала Фельтона множеством извивов своего изобретательного воображения.
Между тем время шло, часы один за другим, казалось, будили мимоходом колокол, и каждый удар медного языка отзывался в сердце пленницы. И однако она слышала их как в тумане, ибо мозг ее был погружен в прошлое, которое вставало перед ней так ярко, будто она переживала его вновь.
…Вот она совсем юная, еще воспитанница Темплеморского монастыря бенедиктинок. Семья ее была небогата, и Анну де Бейль быстрее, чем замужество, могло ожидать монашеское покрывало. Со страхом она встречала дядю, своего опекуна, каждый раз ожидая, что он объявит ей об этом. Мир за стенами обители, свет манили ее, и почему она должна была похоронить свою красоту? А она была красива, прекрасна, словно ангел: об этом ей говорили глаза молодого священника из церкви при монастыре. Однако Анна и сама была умна и даже без священника постигла бы эту истину.
Шли дни, превращаясь в месяцы, а взгляды молодого человека продолжали настигать ее. Вскоре службы стали для нее пыткой, ибо слова молитвы не шли ей на уста. Мысли девушки постоянно обращались к НЕМУ, и сладостные мечты сменялись часами раскаяния, ибо он был посвящен Богу и не мог преступить обеты.
Но однажды это случилось: взгляд превратился в слова, и в монастырском саду он объяснился ей в любви, перемежая слова признания восклицаниями отчаяния, потому что знал, что предает Господа своего и будет наказан.
Анна не устояла. Она понимала, что грех этот не простится ей, но грядущее было так неопределенно, священник так красив, а мечты настолько иссушили ее душу, что она не могла сопротивляться. С этой минуты будущее ее было определено.