А мне было! И на мгновенье мне показалось, что захоти я сейчас — раскроются на спине крылья и я полечу между молний, утону в тучах, и может быть увижу солнце, солнце которое никто не видел после войны.
— Эге-гей! — заорал я в небо от избытка чувств.
— Совсем у Толстого крыша съехала, — уловил я чью то мысль, скорее всего Штыря, Дюбель жевал сало и о нём только и думал.
* * *
Ночь прошла тягостно и беспокойно. Ветер свистел через дыры, раскачивал утлую посудину, железо скрипело под порывами ветра, тёрлось об бетонный шпиль. Я метался в бреду на загаженном голубями кресле, и мерещилось мне та тёмная пелена, что ходит в доме подо мной из угла в угол, незримой сетью дрейфует по комнатам, и каждый раз после её прохода, что-то неуловимо меняется. И я силился понять, что, но так и не понял. Одно я знал точно, попасть в сеть — верная смерть. Виделись мне в здании, какие-то машины и они работали, как-то не правильно… но работали. Ползали какие-то существа, мелкие и незначительные, тараканы, мокрицы, двухвостки, — не знаю, я не мог их определить. И ещё видел я как по кабелям, откуда-то глубоко из земли идёт энергия к неправильным машинам. Слышал шепот Штыря с Дюбелем а потом видел их сны, и раздражало это неимоверно и я ворочался, пытался найти удобную позу,… а точнее способ отключится от всего этого и уснуть. Что за наказание, чувствовать присутствие других? Конечно, я и раньше не спал бревном, всегда чувствовал приближение опасности, но чтоб так…
Утомительно это слишком! Коньяк поначалу вырубил меня почти насовсем, пил я в своей жизни раза три — четыре, но хмель прошёл оставив сухость во рту и тяжелый вонючий запах. Умылся дождевой водой, скопившейся лужицей в днище. Светало. Ветер стих.
Пора в путь. Завязав веревку хитрым узлом, спустился на крышу. Узел показал мне в своё время Косой, любой вес выдержит, а как спустишься резко дёрнул и верёвка падает к твоим ногам. Просто и со вкусом, а так ведь никаких верёвок не напасешься.
Я спешил к Хаймовичу, торопился похвастаться своими находками. Больше мне идти было не к кому. Мать пропала, когда мне было лет десять, а отца я никогда не знал. Может, и сгинул бы тогда вслед за матерью, если б не прибился к ватаге таких же, как я бедолаг. Вместе мы излазили все развалины, вместе ходили к Хаймовичу, он уже тогда был мудр и стар, таскали ему свои находки, а он учил нас всему, что знал. Вместе ставили ловушки на крыс, вместе убегали от тварей, вместе на них нападали. Вместе ходили к проститутке. А потом я вырос и стал Толстым. Конечно я хотел стать ловким и смелым, неуловимым одиноким охотником, одним словом Мухой, легендарным прыгуном и скалолазом и верил тогда, что у Мухи были присоски на пальцах и именно по этому он мог ползать по потолку. А Хаймович с усмешкой говорил, что у меня не та мутация, и что это всё глупости и небылицы, не было у Мухи никаких присосок. Но я верил, истово верил в своё предназначение, что смогу, добьюсь, и всё у меня получится. Может поэтому я и откололся от своих, прыгал, тренировался, залазил в такие места и на такие вершины, где казалось ни кто до меня не был и никто кроме меня залезть не мог. Может, и получился из меня не слишком удачливый охотник, но как прыгуну мне нет равных в городе.