Задав Хмелеву еще несколько вопросов и оформив его показания протоколом, Татьяна возвращается в свой отдел. Доложив подполковнику Лазареву, что ей удалось сделать сегодня, она уже из своего кабинета звонит старшему лейтенанту Крамову:
— Есть что-нибудь новое, Аскольд Ильич?
— Ничего существенного, Татьяна Петровна, если не считать заявления старушки, сообщившей нам, что под ее окном два каких-то типа сквернословили в полночь. Она живет на первом этаже и потому очень боялась, как бы они не разбили ей окна. Со страха даже не глянула ни разу, кто же это там ругался.
— Но хоть несколько слов расслышала же она?
— Расслышала, говорит, многие их слова, однако почти все они нецензурные! Вот разве только то, что сказал чей-то очень злой, властный голос: «Разве тебе это было велено делать, подонок?» После чего обозванный подонком страшно зарычал и, видать, куснул обидчика, да так, что тот аж вскрикнул от боли и пригрозил: «Ну, погоди, зараза! Я тебе покажу, как кусаться! Век будешь помнить, как своевольничать!» Это все доподлинные слова той старушки, — поясняет Крамов.
— А предсмертного вопля Бричкина (я все-таки думаю, что это был Бричкин) она не расслышала разве? — спрашивает Грунина.
— «Взвыл, говорит, потом кто-то диким зверем, и все утихло, если, конечно, не считать, что нехорошо ругнулся все тот же властный голос напоследок». Ну, а у вас каковы успехи, Татьяна Петровна? Можем мы сделать какие-нибудь выводы?
— Из всего того, что нам уже известно, все очевиднее становится, что с Бричкиным расправился Каюров.
Вспомнив обещание, данное вчера Варе Мавриной и Вале Куницыной, Татьяна приезжает в заводское молодежное кафе.
— Вот хорошо-то, что вы сдержали слово! — радостно восклицает Варя, бросаясь ей навстречу. — Я, правда, и не сомневалась, что вы придете.
— А вы, значит, твердо решили, что с макси-юбками нужно бороться? — спрашивает Татьяна Варю и Валю, усаживаясь за столик, к которому еще одна знакомая ей девушка приносит кофе.
— Железно! — смеется Куницына. — Ребята ведь устраивали уже дискуссию о мужских модах. Пригласили всех наших «волосатиков», тех, кто поинтеллигентней, и выложили им свою точку зрения об их гривах, бакенбардах и бородах. Ты помнишь тот вечер, Варя?
— О, это было просто побоищем «гривастиков»! — смеется Варя. — Олег Рудаков здорово их разделал. «Куда, говорит, вы идете? Неужели ничего нового не можете придумать, кроме слепого копирования…» Я уже не помню сейчас, к какому веку отнес он нынешнюю мужскую моду.
— К девятнадцатому, — подсказывает Куницына и продолжает рассказ о той «пятнице»: — Хоть и тогда, говорит, непонятно было, как возникла мода на бакенбарды, бороды и длинные волосы, но они не мешали их повседневным делам. А сейчас бешеный темп, культ спорта и туризма, все под девизом: «Давай-давай!» Взмокаешь ведь и на работе, и на спортивной площадке. Да и на танцплощадках тоже не менуэты нынче в моде, а разные ча-ча-ча, в темпе пляски святого Витта. В общем, все время в поту. Чистоплотному человеку такую гриву нужно бы мыть по три-четыре раза в день. Как еще девушки вас терпят?… Ну да ладно, говорит, не будем корить наших девушек, тем более что их следует даже похвалить. Женские моды хоть и чересчур уж инфантильны для нашего интеллектуального века, где-то даже за пределами здравого смысла, но зато это действительно ново. Мини-юбок еще не было ни в одну эпоху, и, если хотите, они ближе к духу нашего времени, к стремительному темпу современной жизни. Вот примерно какую речь произнес тогда Олег, — заключает Валентина свой рассказ о выступлении Рудакова.