Он щурился, ему было хорошо. Он и сам сейчас походил на кота, после долгого воздержания добравшегося, наконец, до сметаны.
– Не знал, что вы богаты, как Крез, – сказал Павел Романович. – Как сохранили зажиточность после таежных скитаний?
– Что сохранять-то? У меня с собой и не было почти ничего. Так, пустяки. А ценности держу у доверенного лица.
– Кажется, я знаю, кто это. Дарья Ложкина, она же мадам Дорис. Верно?
Ротмистр закурил и выдохнул дым к потолку:
– Может быть. Что вам за дело?
– Это верно, – поправился Павел Романович. – Прошу извинить.
Ротмистр не ответил. Он выпил старки, закусил и выпил еще. С удовольствием оглядел зал.
Дохтуров тоже посмотрел по сторонам.
Публика здесь была пестрой, но преобладали военные. В основном, молодежь. Правда, виду довольно странного. В столице, и в мирное время, многих наверняка бы забрал патруль. Копны длинных волос, странно сидевшая, крикливая форма с немыслимыми шевронами и значками. Визгливые голоса, громкий нарочитый смех… И – женщины, под стать своим кавалерам.
– А знаете, – сказал ротмистр, – мы с вами можем гордиться. Вот из этих господ формируется сила, которая свернет шею большевикам. И обойдется она, заметьте, без панацеи. Так что мы – свидетели самой Истории.
Дохтуров покачал головой:
– Не думаю. Я знаю, что собой представляет сей материал, из которого состоит офицерство военного времени. Пришедшее на смену кадровому. Оно распущено революцией не менее красных, только на свой лад. Эти разболтанные господа не способны восстановить государство. Впрочем, все это вы должны знать куда лучше меня, так что ваша экзальтированность непонятна.
Агранцев прищурился:
– Я-то знаю. Но выводы имею другие. А на чем вы стоите?
– На собственных наблюдениях. По-моему, те, кто хочет бороться, – те нынче не здесь.
– А где же? У атамана?
– Хотя бы. Или на Дону. Или у адмирала. Но таких мало. Потому что жить не по средствам, в презрении к закону и руководясь лишь своими желаниями (большей частью, самыми низменными), куда приятнее, чем быть в строю, ежечасно рискуя жизнью. Мне думается, господа, собравшиеся теперь в ресторанах, – вовсе не монархисты, а скорее… белобольшевики. Та же нетерпимость к чужому мнению, та же забывчивость к присяге и долгу. Психология у них комиссарская. Желают власти, желают должностей и чинов. А бороться на фронте предоставляют юнкерам и тем немногим из старого офицерства, у кого еще сохранилась совесть.
– Ого! Не слишком ли круто? Это ведь камень в мой огород!
Павел Романович ничего не ответил.
– Меня всегда забавляло, когда статские брались судить о военных делах, – сказал ротмистр. – Но это ладно. Однако ж неужели вам не приходило на ум, что династия свое отжила? Стала обузой? Мне вот доводилось читать у Толстого по этому поводу. Как верно! И насчет наших бородатых рясоносцев в золоте и парче – тоже все правильно! Нет Бога в их храмах, одна лишь обрядность. Да и та не по душе, а по службе – стало быть, ради денег.