Он находился в двенадцати футах от маяка, который должен привести к нему спасателей. Но раньше он умрет от ран или с голоду. Или его прикончит робот. Панель маяка могла находиться и в двенадцати световых годах отсюда.
Что случилось с роботом? На размышления времени было с избытком. Движение робот видит, а мысль - нет. Впрочем, Торренсу это не поможет.
Компании, снабжавшие спасательные станции необходимым оборудованием, работали по правительственным контрактам. Кто -то в длинной цепочке производителей использовал сталь с примесями или настроил вычислительные машины на более дешевые операции. Кто-то не очень тщательно настроил робота... Кто-то совершил убийство.
Торренс чуть-чуть приоткрыл глаза. Еще немного, и робот заметит движение век. Тогда - смерть.
Он посмотрел на машину.
Строго говоря, это даже не робот, просто набор стальных деталей, управляемых на расстояний, бесценный для застилания постели, замены стальных пластин в скафандре, разгрузки корабля и высасывания пыли с ковров. Тело робота, отдаленно напоминающее человеческое, но без головы, было только придатком. Подлинный мозг, сложный лабиринт пластиковых экранов и печатных схем, находился за стеной. Слишком опасно помещать такие хрупкие детали в тяжелый механизм. Робот может упасть при разгрузке, в него может угодить метеорит, он может попасть под рухнувший корабль. Поэтому в роботе размещались лишь чувствительные приемники, которые видели и слышали, что происходит вокруг, и сообщали об этом мозгу за стеной.
Именно в этом мозге что-то и произошло. Он стал безумным. Не как человек, но вполне достаточно, чтобы убить Торренса.
ДАЖЕ ЕСЛИ Я СМОГ БЫ ЧЕМ-НИБУДЬ УДАРИТЬ РОБОТА, ЭТО ЕГО НЕ ОСТАНОВИТ.
Торренс успел бы чем-нибуцдь швырнуть в машину, прежде чем она доберется до него, но что это даст? Мозг робота останется нетронутым, и придаток будет функционировать. Безнадежно...
Торренс смотрел на массивные руки робота. Ему показалось, что на пальцах одной руки он видит кровь. Торренс знал, что это лишь вображение, но не мог убедить себя. Он снова согнул пальцы скрытой от робота руки.
За три дня он ослаб. Голова кружилась от голода, казалась легкой, а глаза горели. Торренс лежал в собственных испражнениях и уже не замечал этого. Бок горел, боль раскаленным копьем пронзала его при каждом вдохе.
Торренс благодарил бога, что на нем по-прежнему скафандр, иначе движение груди при дыхании привлекло бы внимание робота. Выход только один, и название ему - смерть.
Торренс никогда не был трусом, но не был и героем. Он был одним из тех, кто участвует в войнах, потому что нужно воевать. Он относился к тем, кто позволяет оторвать себя от жены и дома и швырнуть в бездну, именуемую космосом, во имя того, что называют верностью и патриотизмом, защищать то, что велено. Но в подобные минуты такие люди, как Торренс, начинают мыслить.