Можно ли было заработать в Москве? Можно. Вчера на рынке Владимир увидел Катю, девушку из соседнего подъезда. Они вместе учились в школе до седьмого класса, потом Владимир перешел на экстернат. Она мечтала стать детским врачом, и Володя слышал, что на момент оккупации она училась в мединституте. На рынке же Катя стояла, прислонившись к фонарному столбу; пуговицы ее зеленого пальто были расстегнуты ниже пояса, выпуская на волю симпатичную ножку в клетчатом чулке и в черном, не по сезону легком, осеннем сапожке. Губы были густо окрашены красной масляной помадой, глаза же были призывно подведены. В руках девушка держала табличку «2 кг крупы». Володя уже много раз видел подобных девиц на рынке; цена на живой товар неуклонно снижалась — все больше молодых женщин, отчаявшихся от голода, решались попробовать себя в роли жриц любви. Но прежде Владимиру всегда казалось или же он сам убеждал себя, что все эти девицы изначально имели в себе некую порочность или хотя бы повышенную склонность к любовным утехам; но когда он увидел Катьку, самую серьезную и неприступную девчонку их класса, на морозе, в пальто, расстегнутом до прозрачной вуальки узеньких трусиков, и эту Катьку, наряду с прочим барахлом, притащенным на толкучку, хладнокровно оглядывали, только что не ощупывали, уставшие от подобной жизни и так же, как и она, не склонные к любовным забавам посетители рынка, образ мира, устоявшегося в голове Владимира, рухнул. Сперва он хотел броситься к ней, растолкать, обогреть, разморозить ее сердце, отвести к себе… Но в следующий же миг, отвернувшись и чуть прикрыв ладонью лицо, словно от ветра, шарахнулся в сторону, чтобы не быть узнанным. Ну и что он мог бы ей предложить? Сохранить свою честь и умереть голодной смертью? Владимира трясло крупной дрожью, он почти убегал с рынка, где несчастные люди за бесценок продавали остатки человеческого достоинства. Он уже не знал, как он относится к тем, кто пользовался неумелыми ласками таких вот несчастных девушек. Прежде он считал их подонками, способными на низость ради удовлетворения своей похоти. А теперь он сам не знал, кто они такие — ведь они, по сути дела, давали этим вот простым девушкам с растоптанными идеалами, мечтавшим стать врачами, учительницами, учеными, шанс хоть как-то выжить в это страшное время. Екатерину Соловьеву, торговавшую собой на рынке, обесчестит не тот мужчина, который решится расстаться с двумя килограммами крупы ради прелестей юного тела. Нет. Всех их — и Екатерину, и самого Владимира — обесчестил и втоптал в грязь Анданор. И тогда, возвращаясь с отвратительного рынка, Володя ощутил в своей крови новую, злую, опасную силу. Он почувствовал, что смог бы, не мучаясь угрызениями совести, убить анданорца. Врага. Одного из тех, кого он теперь ненавидел по-настоящему. Поход на рынок, где торговала собой без пяти минут детский врач Катька Соловьева, состоялся вчера; но и сейчас, вспоминая о нем, Владимир сжимал зубы и кулаки. Он сидел за столом своей кухни и ждал, когда наконец закипит вода в кастрюле. Белая эмалированная посудина с неуместным розово-желтым цветочком на крышке пока так и не думала издавать никаких призывных звуков. Володя поднял голову и увидел, что и стоваттная лампочка под белым, как свежевыпавший снег, абажюром светит вполсилы. «Да уж, — вздохнул Владимир, — сегодня кашки не скоро дождешься. — Он оперся о ладонь поросшим жесткой щетиной подбородком. — Не буду бриться, — внезапно решил он. — Не буду делать вид, что ничего не происходит. Интересно, как можно выйти на Сопротивление?» — задался он немым вопросом, адресованным в никуда.