Мои надежды вознеслись на небеса. Передо мной было тяжкое время ожидания часа, когда я смогу отправиться на встречу с Мари. Конечно же, мне не следовало никому доверяться. Возможно, я могла бы показать письмо Лаверну, но он уехал с плантации, и я сомневалась, что когда-нибудь вернется.
Мне следовало держать себя в руках за ужином, ибо возраставшая во мне радость грозила выплеснуться, и Клод тотчас бы понял, что что-то случилось. Он один из всех не должен знать, что Мари жива и вернулась. Он бы сразу предпринял шаги, чтобы уладить эту ситуацию, и это было бы не в мою пользу. И само собой, не в пользу Мари. Уолтер был по обыкновению мрачен. Искушение сказать ему было действительно велико, ведь он заслуживал знать это, но он ни за что бы не сумел сохранить тайну.
Мне было интересно, чего хотела Мари, что она намеревалась делать. Я надеялась, что если она станет отказываться от Уолтера и даст ему развод, мне удастся убедить ее не делать этого предложения Клоду. По крайней мере, некоторое время. Я знала, что могу убедить ее, что не имею видов на ее мужа или ее брак. Мне было безразлично, как она обойдется с Клодом. Я даже пожелала бы ей удачи во всем, чего она от него хочет.
Она, видимо, уехала недалеко – миль за пятьдесят или что-то около того вверх по реке. Если бы она сбежала с кем-то, то, я уверена, она бы уехала дальше, ибо знала, что Клод, если сможет, выследит ее. Я, конечно, знала, что у Клода никогда не было таких намерений, ведь он благополучно избавился от нее, но сама она вряд ли видела дело в таком свете.
Мне казалось, что назначенное время никогда не наступит, а когда оно наступило, Клод и Селина были внизу в гостиной, и мне пришлось выскользнуть по задней лестнице и выйти из дома, воспользовавшись черным ходом.
Я поспешила к конюшне. На сей раз я даже не хотела, чтобы конюх узнал, что я выехала верхом, поэтому прокралась в помещение для хранения упряжи, выбрала попону и седло, вынесла их наружу и тащила до самого большого амбара. Оставив их там, вернулась за лошадью.
Двигаясь медленно, чтобы кобыла не производила слишком много шума, я отвела ее к амбару. Там оседлала и довольно долго вела кобылу, прежде чем села в седло и стегнула лошадь плеткой.
Езда в этой темноте не представлялась безопасным путешествием, и мне пришло в голову, что я пренебрегла всеми наставлениями Дэвида, Лаверна и других. Для меня было рискованно предпринимать в одиночестве столь дальнюю поездку. И вот я еду сквозь темноту, надеясь, что лошадь не оступится. Наконец я подумала, что все это могло бы быть западней. Возможно, письмо – мистификация, верный способ выманить меня из дома и достаточно далеко от него, чтобы легко от меня избавиться, никого не встревожив.