Но вот 38-я стрелковая дивизия, в которой А. 3. Ле-бединцев начал служить в 48-м стрелковом полку ПНШ, пройдя Прохоровку, подошла к фронту и начала прорывать немецкую оборону.
Прорыв немецкой обороны
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. Послали разведку и, конечно, не смогли взять «языка». Командир 48 сп майор Бунтин тут же отстранил Гусева и назначил меня начальником разведки, не спросив согласия или моего мнения. Возражать в боевой обстановке было бестактно, и я смирился. Подготовка к наступлению шла неорганизованно, командир полка совершенно не знал своих обязанностей, орал на подчиненных. Прорыв обороны противника был назначен на 7 часов 30 минут после получасовой артиллерийской подготовки только одной штатной артиллерии и минометами дивизии, что составляло только 30 орудий на километр фронта прорыва, а уже тогда практиковались 300 стволов на километр прорыва при артиллерийской подготовке не менее часа.
Я находился на наблюдательном пункте командира, когда последними «прорычали» «Катюши» не столько для плотности огня, а как сигнал атаки. И полезла наша пехота из своих глубоких траншей. Рядом шли взводные командиры и чуть сзади командиры рот. Бунтин на радостях начала атаки крикнул в землянку, которая располагалась на обратном скате: «Адъютант, чарочку за успех 2-го батальона», — и бросился этот успех «обмывать». Но в этот момент раздались залпы нескольких артиллерийских дивизионов противника по хорошо пристрелянным рубежам, на которые уже вышла наша пехота, а за ней и наши орудия сопровождения. Я успел крикнуть: «Уж заодно и за упокой этого батальона». Залп разрывов немецких снарядов и мин привел комполка в чувство, и он увидел своими глазами, что творится в овраге, который разделял наши и вражеские траншеи. А там, после разрывов первого залпа, все перемешалось: люди, лошади от упряжек сорокапяток, перевернутые орудия, брошенные минометы. Живые подхватывали раненых, здоровые принялись окапываться на линии разрывов. До этого мне всегда приходилось бывать только в цепи, а не наблюдать со стороны, а это совсем не одно и то же. Бунтин принялся по телефону бранить командиров батальонов отборным матом, так как больше ничего не мог сказать и посоветовать.
Немцы прекратили сплошной огонь и перешли на методический обстрел наших зарывающихся цепей. Атака, как и следовало ожидать, была сорвана. А тут комдив наседает по телефону с вопросами: «Насколько продвинулись? Почему не докладываете?» А командир полка и сказать ничего не может. Я подсказал, что наша артиллерия и минометы не подавили ни пулеметы, ни артиллерию противника на позициях, и Бунтин начал приводить эти аргументы комдиву, как школяр — с подсказки. Через некоторое время комдив Скляров сказал, что будет повторный артналет и нужно снова поднять людей в атаку. Но я редко встречал, чтобы пехотная цепь снова поднялась, если сам командир не пойдете ней вместе. Так получилось и в этот раз. На 16 часов была снова назначена атака с короткой артподготовкой. Начальник штаба, чтобы не быть в стороне отдел, порекомендовал в качестве «толкачей» меня и лейтенанта Ламко послать во 2-й батальон, чтобы мы заставили пойти в атаку ротных, комбата и сами приняли в ней участие. Начальник штаба в тактике разбирался не больше, чем сам командир, но положение обязывало его «вносить предложения». «Словчить» мы не могли, ибо весь наш путь был на виду командно-наблюдательного пункта.