Давай попробуем вместе (Гайворонская) - страница 101

– Иногда я тоже думаю об этом, – шепчет Вера, – и мне страшно. Когда-нибудь и Мишку могут так же отправить, как тебя… Сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– Двадцать один… – эхом отзывается она. – Боже мой… Всего двадцать один. И ты уже видел столько зла… Так не должно быть. Добро и зло – его должно быть поровну в жизни. Так и в Библии сказано… Значит, все лучшее у тебя впереди…

– Мне уже говорили это. Сотни раз. И нашим ребятам тоже… Но их больше нет. Я не верю в Бога. Я ни во что не верю.

– Тебе только кажется. Мы все верим во что-нибудь. Доброе, светлое, чистое. Иначе зачем жить?

– Я не знаю. Подскажи мне.

Она зарывается в подушки. Ее посеребренные лунной пылью плечи тихо вздрагивают.

– Что с тобой? – Я осторожно заглядываю ей в лицо и вижу капельки талого снега на ресницах и щеках. – Не плачь, – шепчу я, целуя ее солоноватые губы, впервые за последние месяцы ощутив себя большим и сильным рядом с ней, такой теплой, мягкой, доверчивой и нежной. – Не плачь, не надо, пожалуйста… Я не могу видеть, как ты плачешь… У меня внутри все будто разрывается…

Отчего-то она начинает плакать еще сильнее, прячась в мои ладони, орошая их мелким дождем поцелуев. В груди у меня что-то медленно вскипает, расплескивая ноющую боль. И я не могу понять, что со мной происходит. Может, так болит душа?

30

Я отпираю дверь своим ключом. Крадусь как можно тише. В нос ударяет слабый приторнова-тый запах. Что это?

Щелк! Вспыхнувший искусственный свет неприятно режет глаза, и я закрываюсь ладонью. Передо мной стоит мама.

– Наконец-то, – шепчет она, подраненной птицей падая мне на грудь. – Господи…

Я чувствую, как жар стыда заливает мои щеки. Теперь я вспоминаю, что вот так, сладковатой мятой, пахнут сердечные капли.

– Прости…

Облегчение и бессонная усталость на ее лице постепенно сменяются возмущенной обидой и гневом.

– Где ты был? Где твоя куртка? Ты снова пьян? Ты мог хотя бы позвонить?! – В ее сдавленном полушепоте кипят слезы.

– Прости… – Единственное, что я могу сказать своей рано поседевшей матери. Извечное, банальное оправдание…

Мама бредет на кухню. Я слышу, как в стакан льется вода, после – громкие прерывистые глотки. Часы за соседской стеной бьют четыре раза.

– Отец недавно лег, – говорит мама. – В последнее время у него часто сердце пошаливает…

– Я не знал. Почему мне никто ничего не говорил?

– Ты не слушал. И не спрашивал. Ты вообще не замечаешь, что мы есть.

– Неправда, – отчаянно возражаю я, – неправда…

– Не кричи. Разбудишь папу.

– Я был у женщины.

– Что?! – Мама, полуобернувшись, замерла, точно приклеилась ладонью к деревянному кружку. Как в детской сказке.