И я вдруг, снова вижу заросли камыша и чужую жирную землю под щекой… Я ощущаю ее тошнотворный приторный вкус… И слышу речь, из которой не разбираю ни слова, но шестым чувством, инстинктом травленого зверя понимаю: это может кончиться скверно…
И вдруг появляется Малик. Он присаживается на корточки возле меня и говорит, не разжимая губ:
– Ну что, снова попался, солдат?
– Вытащи меня отсюда, – прошу я.
Он качает головой печально и сердито:
– Это уже не в моей власти.
– Тогда просто побудь рядом.
– Тебе страшно?
– Да, мне страшно.
– Как тогда?
– Пожалуй…
– Но ведь ты среди своих.
– Нет. Сейчас ты – друг. Они – нет.
Он хочет что-то сказать, но другой, чужеродный голос вклинивается в нашу беседу:
– Вот он.
Я открываю глаза и вижу одного из амбалов, а позади Кирилла. Я спрашиваю, где я. Как он меня нашел? И тут вспоминаю где… Тогда я повторяю ему все, что хотел, и прибавляю кое-что сверху. Голова раскалывается как орех… Я зажимаю ее ладонями. Тут меня выворачивает наизнанку, и я блюю какой-то зеленью в стоящее в углу камеры ведро. Боль такая, словно выходят кишки.
– Извини, – говорит он сочувственно, – я ж не знал, что шишки ехать должны. Я все уладил. Щас домой поедем.
– Пошел ты… Ваши уроды хуже бандитов. И ты не лучше.
– Перестань. С каждым может случиться…
Заходит человечек в штатском и разводит руками, как пришедший под утро супруг:
– Извините, товарищ. Ошибочка получилась.
«Товарищ…»
Мне вдруг становится смешно. Я бы и впрямь расхохотался, если б не резанувшая боль в спине.
Последние несколько дней я лежу на диване, тупо уставившись в потолок. Виктор Степаныч прощупал меня всего и заверил, что переломов нет, сотрясения тоже. Повезло.
– Надо бы сдать анализы, – добавил он. – Все-таки по почкам били, гады.
– Ладно, как-нибудь.
– Ты отлежись недельку, – велит Степаныч. – Больничный не бери. Что деньги терять? Свои люди – разберемся. С каждым может случиться, не приведи господи…
– Это точно, – удрученно кивает Анатолий.
«С каждым…»
Именно эта фраза долбит в мозги, заставляя их ворочаться больше и сильнее, чем обычно. То же самое сказал Кирилл, когда мы вышли на улицу.
«С каждым…»
Я помню, как солнечный свет ударил в лицо, и я зажмурился, словно не видел его целую вечность. Помню, как меня стал бить озноб, будто, как в детской сказке, апрель уступил место суровому январю. Помню, я был готов, рыдая, упасть и целовать вонючий асфальт… Я чувствовал себя освобожденным из плена. Мне хотелось бежать стремглав подальше от этого страшного места и от спасителя Кирилла с виноватым выражением глаз, видеть которое у него мне доводилось нечасто. Но я позволил запихнуть себя в черную «ауди» и отвезти домой, лишь заметив дорогой: