– Здравствуйте, здравствуйте, Роман Николаевич! – мягко затарахтел языком, уже не пытаясь протянуть руку. – У всех проблемы! А я вот Софью Сергеевну извещаю о своем житье-бытье. Благодарен ей, знаете ли! Природа тут просто замечательная! Тишина, речка! И даже когда по деревне идешь, умиляешься. Собаки, кошки, козы пасутся! Дети босиком по траве бегают! Навозом с фермы пахнет! Нет слов! Нет слов!
С трудом проглотив фразу, приготовленную для телефонистки, Роман хмуро поднял пакет цемента, буркнул что-то неопределенное и отправился домой.
Крысы не давали о себе знать два дня. На третий возле отверстия в стене, замазанного адской смесью цемента с битым стеклом, появилась новая дыра, а отрезок колбасного сыра, оставленный на столе в полиэтиленовом пакете, не был испорчен только потому, что оказался съеден без остатка. Роман высыпал в дыру отравленные семечки, взял этюдник и вышел на улицу. На скамейке возле дома сидели три старушки, стесанные старостью до одинаковых картофельных лиц, согбенных силуэтов и темно-синих в белую крапину одежд. Увидев Романа, все три неожиданно шустро поднялись и, раскачиваясь, начали что-то бормотать про кости, ломоту, травы, скотину, пока Роман, пятясь в выросший возле дома бурьян, не повысил голос:
– Да не ко мне это! Ваш Евгений Палыч с другой стороны живет! С другой! Понятно?
Бабки замерли, а Роман, воспользовавшись неожиданной паузой, выскочил из калитки и поспешил к реке.
Никакого удовольствия от «мазания кистью» Роман не испытывал. Прошли уже те времена, когда кусок холста, натянутый на подрамник, казался окном в иной мир, открыть которое суждено только ему и никому больше. Создаваемый или открываемый когда-то таким образом мир был по большей части никому не интересен, а со временем все меньше интересен и ему самому. Нынешние работы неплохо продавались, Роман набил руку или, как говорил приятель Глеб, правильно позиционировал себя на рынке. Массовый потребитель, уже ушедший от настенных календарей и войлочных оленей, еще не разбирался в искусстве, но уже хотел качества. Вот это «качество» Роман и обеспечивал. Он точно знал, «что» и «как» должен писать, чтобы работа рано или поздно стала частью роскошного интерьера очередных апартаментов, а в карманах оказалась не слишком большая, но вполне достаточная для спокойной и безмятежной жизни сумма.
Роман был неплохим художником. И ненавидел слово «неплохой». Ему всегда казалось, что быть неплохим художником это все равно что быть неплохим бегуном. То есть иметь все шансы достигнуть финиша, показать хорошие результаты в тестах, на каком-нибудь контрольном взвешивании, но упасть, не дойдя нескольких шагов. Или просто уйти с дистанции, потеряв к бегу всякий интерес, махнув, так сказать, рукой и распрощавшись с амбициями и мечтами. Он уже давно не думал о выставках и признании, хотя Глеб, вздыхая, напоминал о необходимости создавать и поддерживать имя. Более того, Роман старался не общаться с коллегами и самонадеянно считал, что именно деревенская отстраненность позволила ему прибиться к берегу и успешно законсервировать свое состояние почти забытого, но когда-то удивлявшего и, значит, все еще интересного автора.