Сад и канал (Столяров) - страница 34

Я услышал, как мегафон вдруг панически прохрипел: Всем стоять на местах!.. – А потом: Руки за голову!.. Быстро!.. Не двигаться!.. – Вероятно, в налаженном механизме облавы образовались какие-то непредвиденные накладки. Вдруг и в самом деле ударили откуда-то два глухих дальних выстрела. Не похоже, что из пистолета, скорее – винтовочные. И сейчас же два ярких прожектора неподалеку от нас ахнули разлетевшимися осколками. Эта часть огненного ожерелья ослабла. Я немедленно прошептал Маргарите: Только спокойно! Видишь там, сзади ступеньки к воде? Вот, давай, потихоньку – туда… – И она тут же ответила мне сквозь зубы: Проклятый город!.. – Ползи-ползи, – нервно сказал я. – Слушай, ты же в Комиссии, сделай мне пропуск через кордон. – Ползи-ползи, я тебя умоляю… – Ты же можешь, я знаю, а я здесь больше не выдержу… – Тем не менее, мы, как гусеницы, отползали к чугунной ограде. Спасение было близко, и у меня звонко, как железные ходики, стучало сердце. До спуска к воде оставалось совсем немного. Вот уже назойливо полез в ноздри запах гниющей ряски, вот уже загудели, прицеливаясь, комары, наверное. громадной тучей поднявшиеся из осоки, вот я локтями уже почувствовал мокроту тины, выплеснутой почему-то на набережную – интересно, кому это понадобилось таскать сюда тину? – и в этот самый момент, перекрывая даже шум заведенных моторов, Маргарита приподнялась на локтях и пронзительно вскрикнула. – Что, что такое? – спросил я, снова обхватывая ее за плечи, а она, вся дрожа, тыкала рукой куда-то вперед: Там-там-там… внизу, видишь?.. – Зараженный ее волнением, я осторожно выглянул из-за парапета: на гранитной площадке, по краю которой дыбился густой слой мокрой ряски, лежал треугольный, изогнутый, жирный, блестящий плавник, похожий на ласт тюленя, чуть подрагивающий светлым кончиком, явно живой, упругий, даже, кажется с какими-то кожистыми наростами у основания, и еще прежде, чем я успел что-либо сообразить или испугаться по-настоящему, этот плавник, почти свернувшись кольцом, лениво поднялся из тины, а потом вяло и как-то небрежно шлепнул по гранитной плите. Ошметки тины хлестнули в облицовку Канала. Заколыхалась стоячая ряска. Маргарита опять пронзительно вскрикнула.

То есть, путь к отступлению был для нас безнадежно отрезан. Я не знаю, что за очередное чудовище облюбовало себе этот участок Канала – толстый слой ряски скрывал его, вероятно, мощное туловище, – но, конечно, соваться туда нечего было и думать. Маргарита, по-моему, даже заплакала, прикрыв рот ладонями. Медленное тяжелое хруммм!.. хруммм!.. хруммм!.. – раздавалось где-то уже в непосредственной близости. Кажется, кроме меня, никто этого не слышал. Честно говоря, я тоже чуть было не заплакал от дурацкой безвыходности ситуации. Наши шансы на спасение таяли с каждой минутой и взамен их, тоже с каждой минутой, становилась все большей реальностью колючая проволока Карантина. Впрочем, лично меня ни в каком Карантине, конечно, держать не будут. Лично меня, как только выяснится, кто я есть, скорее всего, расстреляют на месте. Только законченный идиот не воспользуется таким превосходным случаем избавиться от члена Комиссии, а насколько я понимал, генерал Харлампиев и генерал Блинов вовсе не были идиотами. То есть, лично у меня никаких шансов вообще не было. – Ну что, будем сдаваться? – с неожиданно злой веселостью осведомилась Маргарита. – Хочешь я тебя на прощание поцелую? Хотя нет, я, знаешь, сейчас такая вся грязная… Кстати, и у нее тоже никаких шансов не было. Это свидетель, а свидетелей подобных событий убирают в первую очередь. Свидетели тут, разумеется, никому не требуются. Сквозь чугунную вязь парапета я видел, что освещенный огнями сквер постепенно пустеет. Люди тянулись к фургонам, зияющим распахнутыми задними дверцами, а солдаты, уже выстроившиеся в цепочку, погоняли их окриками и прикладами. Вот другая их группа неторопливо развернулась в шеренгу и пошла сквозь кусты, отбрасывая изломанные невероятные тени: закатанные рукава, автоматы у бедер, лихо сдвинутые на бок береты, овчарки, повизгивающие от возбуждения. Им до нас оставалось, наверное, метров сто, не больше. Метров сто – это, видимо, две минуты спокойным таким, прогулочным шагом. И входит, что жизни у нас с Маргаритой – тоже только на две эти минуты. Я в отчаянии переломил какую-то жесткую колючую веточку. – Ничего не бойся. – А я ничего не боюсь, – усталым голосом ответила Маргарита. – Ничего не боюсь, вот только почему-то спать очень хочется… – Глаза у нее и в самом деле слипались, и она с изрядным усилием. Морщась, вновь поднимала веки. Я ничего не мог для нее сделать. Черный беззвездный город вдруг протянул передо мною притихшие улицы. Я сейчас смотрел на него, как будто немного со стороны: фонари, переулки, дворы, подворотни, набережная Канала. сквер, солдаты и два человечка, замершие у гранитных ступенек, и смертельное легкое равнодушие, которое исходит от камня; умирание фонарей, переулков, дворов, подворотен, набережной Канала, двух человечков, замерших у гранитных ступенек, жуткость черного неба, серый холодноватый пепел домов и асфальта. Я даже чуть-чуть подался вперед, чтобы лучше видеть все это. И вдруг кукольная цепь солдат внизу панически заметалась: некоторые побежали, схватившись за голову, к игрушечным грузовичкам, тоже поспешно задергавшимся, некоторые валились ничком и выглядели мелкими кочками на асфальте, а еще некоторые судорожно вскидывали автоматы, и тогда крохотные огоньки начинали трепетать на дулах. Это меня нисколько не испугало. Это, скорей, удивило меня своей явной бессмысленностью. Неужели они не видят, кто перед ними? Я набрал воздуха в грудь и медленно выдохнул его по направлению к перекрестку. Бледное зеленоватое пламя прокатилась вдоль улицы. Сразу же приподнялось коробчатое железо на крышах, яркими веселыми свечками вспыхнули два-три дерева, обозначавшие угол сквера, метнулись блики в каналах, оделась голубизной суставчатая колокольня, и в ночной безжизненной пустоте открылась круглая небольшая площадь за мостиком. Кукольные грузовички опрокинулись и запылали…