— Совершенно серьезно.
— Поклянитесь мне в этом своей честью.
— Клянусь своей честью, что я уезжаю.
— И неужели вы решили создать себе в Америке положение, по крайней мере, равное тому, какое вы занимаете здесь?
— Да, — отвечал решительно граф, — я буду стремиться к этому всеми имеющимися в моем распоряжении средствами.
— Отлично. В свою очередь, выслушайте меня, граф, и, если вы сумеете извлечь какую-либо пользу из того, что я вам открою, быть может, с Божьей помощью, вы будете иметь успех в ваших безрассудных планах.
Все присутствующие еще теснее окружили говорящих. Сам граф, казалось, заинтересовался его словами.
Барон Спурцгейм был человек лет сорока пяти. Его манеры, резкие черты лица, взгляд, полный какого-то особенного выражения, говорили о том, что он не подходит под обычную мерку, и характеризовали его в глазах всего общества и немногих избранных его друзей как человека необыкновенного, имеющего право на особое внимание.
Говорили, что он обладает колоссальным состоянием, которое проживает по-царски, но никто понятия не имел о его прошлом, хотя он и был принят в высшем обществе.
Ходили смутные слухи, что он долго путешествовал в далеких краях, жил некоторое время в Америке. Но, как известно, нет ничего неопределеннее подобных слухов, и не они открыли перед ним двери аристократических салонов. Случилось так, что австрийский посланник несколько раз (сам не понимая, как это случилось) одалживал у него незначительные суммы денег и должен был в виде теплой благодарности ввести его в свой дом.
Из всех своих новых знакомых и собутыльников, встретившихся ему там, барон всего ближе сошелся с графом. Барон заинтересовался им и даже несколько раз, предугадывая его стесненные обстоятельства, изыскивал способы окольными путями помочь ему.
Граф де Лорайль, несмотря на свою гордость, страдавшую от этих подачек, питал к барону величайшую благодарность и, сам того не замечая, подчинился его влиянию.
— Говорите, но покороче, дорогой барон, — сказал де Лорайль, — вы видите, лошади уже ожидают меня.
Не говоря ни слова, барон позвонил. Явился гарсон.
— Отошлите лошадей и скажите, чтобы они явились снова к пяти часам утра. Ступайте.
Гарсон поклонился и вышел.
Граф не сделал ни малейшего замечания, не выразил ни малейшего протеста, хотя его изумление росло с каждым мгновением. Барон налил себе полный бокал шампанского, одним махом выпил его, сел в кресло, скрестил руки, откинулся на спинку и несколько минут молчал.
— Теперь, милостивые государи, — начал барон своим резким, насмешливым голосом, — так как наш друг де Лорайль рассказал нам свою историю и так как мы все расположены теперь к откровенности, то почему бы мне не рассказать свою? Погода ужасная, дождь льет как из ведра. Здесь нам тепло, уютно, у нас вино и сигары — две прекрасные вещи, если ими не злоупотреблять, — что ж нам теперь делать, как не посвящать друг друга в тайны нашей жизни? Правда, лучше ничего и не придумаешь! Итак, слушайте меня. Я думаю, что многих заинтересует мой рассказ, так как убежден, что некоторые до сих пор не могут составить определенного мнения обо мне.