Наконец закрыл кран, вытерся мохнатым голубым полотенцем и обернул его вокруг бедер.
Толкнув дверь ванной, окутанный клубами пара, вошел в просторную спальню. Здесь царил полумрак, подсвеченный одной лишь прикроватной лампой. В открытое окно вливался свежий морской воздух.
Он не сразу заметил, что не один. Сначала принял легкое движение у окна за порыв ветерка, всколыхнувшего занавеску. Но тут узнал ее и остолбенел, глядя, как она медленно, словно привидение ступила в круг света.
Одетая во что-то воздушное, лишь слегка прикрывающее линии женственных бедер, стройных ног, упругой груди, она могла свести с ума любого.
— Святой… Моисей! — восхищенно выдохнул Гаррет. — Что ты здесь… — И осекся, мысленно обозвав себя идиотом. — Си Джей, радость моя, по-моему, ты делаешь ошибку!
Гаррет любил смотреть, как она улыбается, но сейчас прочел в изгибе этих чувственных губ нечто новое, отчего у него застучало в висках, и, онемев, он лишь стоял и наблюдал, как небесное видение движется ему навстречу.
Она подошла совсем близко, так что Гаррет почувствовал аромат дорогих духов и благоуханного женского тела, что опалило его своим внутренним жаром. Стоит тебе коснуться его и ты погиб! — мелькнула еще одна мысль.
Но, заглянув в ее огромные лучистые глаза, он понял, что и так погиб. Все отчаянные усилия, вся борьба с собой пошли прахом, рассеялись как мираж. Осталась одна-единственная реальность — женщина с фиалковыми глазами, проникающими прямо в душу. Она положила руки ему на грудь и потянулась к нему полураскрытыми губами…
Какой смысл бороться, если ты давно уже признал себя побежденным! Желание захватило вас обоих, и назад пути нет. Вопрос только в том, когда…
— Сейчас, — услышал он ее шепот. — Возьми меня сейчас…
Не сказав ни слова, Гаррет подхватил ее на руки и понес к широкой кровати.
Она это предвидела. Женщины во все времена сердцем чувствуют то, о чем мужчины лишь смутно догадываются. Они слишком поглощены охотничьим азартом, предвкушением добычи, чтобы замечать очевидное. Пока он рыл носом землю и лаял на луну, чтобы поведать миру об очередной победе, она терпеливо ждала, зная, что он предназначен ей одной. И проживи он на свете хоть тысячу лет, все равно не смог бы постичь ее великой мудрости.
Осторожно и бережно, будто разворачивая драгоценную, хрупкую вазу, он снял с нее пеньюар и долго любовался телом, которое, как ему казалось, уже изучил до мелочей. Она то застенчиво отводила глаза, то вдруг принималась ласкать его легкими, дразнящими прикосновениями, раскрываясь ему навстречу, как цветок. С каждой минутой она становилась смелее, безрассуднее, не в силах сопротивляться сжигающему ее пламени.