— Сигарета найдется, Фрэнк?
— Да, конечно. Пожалуйста. — Слава богу, диалог налаживался.
— Какой ты выдумал отдел? — Что?
— Ну, где мы вроде бы застряли. Для миссис Йоргенсен.
— А! Наглядных пособий. Но я не выдумывал. Что-то с подобным названием было этаже на восьмом, что ли. Не волнуйся, она не сообразит.
— Нет, это здорово, правда. Наглядные пособия! Извини, я на секунду.
Неловко ссутулившись, словно от этого была менее голой, Морин пробежала в комнату, где тикал будильник.
Когда она вернулась в длинном халате и с почти восстановленной прической, полностью одетый Фрэнк вежливо разглядывал фотографии на каминной полке, точно гость, которого еще не пригласили к столу. Морин показала ему, где туалет, привела в порядок кушетку и к его возвращению нерешительно топталась в кухонном закутке.
— Может, чего-нибудь выпьешь?
— Нет, спасибо, Морин. Вообще-то мне пора. Поздновато уже.
— Боже, который час? Ты пропустил поезд?
— Ничего, поеду следующим.
— Жаль, что тебе надо бежать.
Казалось, Морин решила держаться со спокойным достоинством и успешно сохраняла эту маску до того момента, когда уже от дверей взгляд ее метнулся в угол и возле кушетки обнаружил свернувшуюся на ковре прозрачную белую вещицу, лифчик или пояс, не замеченную прежде. Она вздрогнула, явно борясь с желанием схватить и сунуть ее за подушки или же порвать в клочки; ее распахнутые глаза заблестели и стали жалкими.
Фрэнк понял, что должен найти какие-то слова, это неизбежно. По правде, он никогда и никому не был так благодарен, но если сказать «спасибо», это может произвести совсем неверное впечатление — будто он сунул ей деньги. Нет, надо как-то иначе. Можно обнять ее за плечи и печально и нежно сказать: «Пойми, из этого ничего не выйдет». Но тогда она уткнется лицом в его пальто и ответит: «Я знаю», и ему ничего не останется, как проговорить: «Не хочу, чтобы казалось, будто я воспользовался ситуацией, но если так вышло…» Вот тут-то и закавыка Придется сказать «извини», но меньше всего на этом богом проклятом свете ему хотелось извиняться. Разве лебедь просил прощения у Леды? Орел когда-нибудь извиняется? А лев? Черта с два.
И тогда он просто надел улыбку, легкую, мудрую и обаятельную, и удерживал ее на лице, пока Морин слабо не улыбнулась в ответ. Фрэнк легко поцеловал ее в губы и шепнул:
— Знаешь, ты классная. Ну, пока.
На улице он не прошел и полквартала, как припустил ликующим бегом и так несся до Пятой авеню. Раз чуть не сшиб коляску с ребенком, и мамаша заорала: «Смотри, куда прешь!» — но он даже не оглянулся, как не оглянулись бы орел или лев. Он чувствовал себя мужиком.