— Расстроил ты меня, дядь Коль, — сказал, ставя мотоцикл на рога. — Ну, что мне с ней делать?
— Попроведап хоть.
— Живем не живем, а проживать проживаем.
— Крест твой. Терпи.
— Да она мне всю молодость искалечила!
— Родителей, сынок, не выбирают.
Она сидела на полу, прислонившись спиной к неприбранной кровати, раскинув ноги. Хмельная тяжелая голова се тянула книзу. Без обуви, в дырявых чулках.
И телогрейку не успела снять — уснула.
— Что ж ты со мной делаешь, а?
Лицо опухшее, в кровоподтеках.
— Звезданулась обо что-то… Чтоб тебя черти съели.
Прибил бы.
Он приподнял ее и усадил на кровать. Похлопал по щекам.
— Очнись, ма. Слышишь? Очнись.
Она приподняла отяжелевшие веки и мутно, непонимающе посмотрела на сына.
— Я это. Я.
Она угрюмо набычилась и замахала руками.
— Во лепит… Кого ты бить собралась?.. Дает. Ну, валяй — подешевело… Успокойся! Врежу! Тихо! Не узнала, что ли? — поймал ее за руки, она пискнула и задергалась, тыкаясь лбом ему в грудь, буйно сопротивляясь. Слушай, ма. Заработаешь. Не выводи меня.
А ну — прекрати! Смирно! — стиснул ее за плечи и потряс. — Да очнись ты, е-мое! — Ока брыкалась, отпихивая его от себя, и он наотмашь ударид ее пс лицу. — Дубина… Ух, свалилась на мою голову! — Она пьяненько заскулила к извернулась: сползла вместе с подушкой на пол и голову сунула под кровать. — Куда? Я те залезу. Вылазь! Вставай! Подымайся, говорю! поднял и прижал к себе. — Вот. Так-то лучше. А то — ишь, драться. Я те подерусь, — она уже не буйствовала, она, смирившись, плакала. — Ладушки, ладушки, где были, у бабушки… Так, маманя. Давай телогреечку… снимем.
Не возражаешь?.. А платок тебе зачем? — поднял на руки, как малого ребенка. — У-тн, махонькая. У-тютю. Ты моя ненаглядная. Пойдем баиньки, ладно? Пойдем, — оправив постель, уложил ее, укрыв одеялом.
Принес воды. Напоил. Поцеловал в исцарапанную щеку. — Баю-баюшки-баю, не ложнся на краю. Спи. Глазки — хоп. И на бочок. Где у нас правый бочок? Правильно, молодец. Вот и спи.
Когда-то, еще до армии, за мотоцикл душу бы заложил, если что. Езду любил без памяти. Лихую, не пресную, обязательно с риском. Ух, давали они тогда ночами стране угля.
А теперь остывать стал. Вот и «Ява» своя, новенькая, а просто так, чтобы покататься, уже и не брал.
Да и времени нет. Делами они ворочали покрупнее.
И все-таки, когда нужда заставляла, когда выводил дружка из гаража дяди Коли, и прыгал в седло, и чувствовал, как он послушен, как молодо взрезывает, все обмирало внутри и сердце екало. Сами собой расправлялись плечи, и он чувствовал, что снова свободен и уверен в себе, и горд. Припоминалось былое, и хотелось, как прежде, побеситься, поозорничать, лихо поегозить на дороге, подрезая ленивые грузовики, обходя то слева, то справа, прямо по обочине, окатывая пылью чопорные легковухи.