Как было при отступлении. При отступлении по Украине от Полтавы до Харьковской области во многих селах жители спрашивали: «Вы уходите, а мы? Что нам делать, куда деваться?» Умоляли — не покидайте, делились с нами последним куском. Было муторно на душе, было стыдно, что мы бежим. Жить не хотелось. При отступлении по донским степям запомнился эпизод. Жара, зной, идет раненый солдате перевязанной рукой, стучит в калитку, а заборы были темные, высокие. Выходит хозяйка. Он просит — дайте водички попить, а она хлопнула калиткой и ушла. Он дал очередь по калитке и тоже ушел своей дорогой.
Когда мы уже наступали и освобождали эти же станицы, была совсем иная картина: нас радушно встречали, обнимали, называли освободителями. Вы знаете, в душе злорадствовал — что, поумнели? Немец же повыгонял их из домов, что было лучшее — позабрал, и они ютились в оврагах: вырыли себе норы и там жили до нашего прихода. Но вернемся в госпиталь.
Здание школы, в котором находилось 5-е отделение госпиталя, по сравнению с саратовским Дворцом пионеров было как небо и земля, — отапливалось хорошо, не было той скученности, всего 2 этажа, медперсонал хороший, вежливый, жалели нас и кормили намного лучше. Я лежал на 1 — м этаже, в палате было 7 человек раненых, и мне как русскоязычному и ходячему больному досталась должность старосты палаты. Часто к нам ходили шефы, одна старушка подарила мне полотенце, ею вышитое, на котором на веточке сидят две птички и поют, встречая зарю: «С добрым утром». Моя обязанность была следить за порядком, кому плохо — позвать врача и т. д.
Прошло время, ознакомился, несколько раз был в городе, ходил в кино, мне выдали новую солдатскую форму, как медалисту, относил в архив госпиталя то документы, то препараты.
Один наш больной, тоже ходячий, познакомился с девкой, ночевал у нее и вот однажды пришел уже утром и к обходу попал, но во хмелю. Лег и спит. Проснулся еще засветло и спрашивает: «Почему не включаете свет?» Мы удивились — да еще светло! «А почему я ничего не вижу?» Сходил я за врачом, тот пришел, а больному уже совсем худо, отвели его в реанимацию, что ни делали — не спасли, ночью умер. Врач позвала меня: солдату вскрыли черепную коробку, вынули мозг, заспиртовали, и эту банку на второй день я относил в госпитальный музей. Отравился солдат древесным спиртом.
Был в палате один узбек, по-русски говорил, но плохо. Однажды простудился, был сильный насморк, на обходе жалуется врачу: «Дайте лекарство, у меня сильный понос». Врач сестре: «Принесите ему касторки». О касторке он уже знал и сказал: «Да у меня понос в носу!» Всех развеселил.