Когда смех в зале затих, он оглянулся и посмотрел на судью. Судья Кейес производил сильное впечатление. Это был крупный мужчина в прекрасно сидевшей на нем черной мантии; сложенные на груди большие руки создавали впечатление сдержанной силы. Покрасневшая на солнце лысая голова, по краям которой росли редкие пучки седых волос, была идеально круглой и, казалось, вмещала огромное количество юридической информации. Этот пересаженный на чужую почву южанин, будучи адвокатом, специализировался на делах, связанных с нарушениями гражданских прав; имя себе он заработал, вчинив иск полицейскому управлению Лос-Анджелеса (ПУЛА) по поводу непропорционально большого количества смертей чернокожих граждан, задержанных сотрудниками полиции. Федеральным судьей его назначил президент Джимми Картер; с тех самых пор он и командовал парадом в зале заседаний номер четыре.
Адвокат Босха, помощник городского прокурора Род Белк, до самого начала слушаний сражался как лев, пытаясь отвести этого судью по процедурным мотивам с тем, чтобы для ведения дела назначили другого судью – желательно такого, кто раньше не был поборником гражданских прав. Увы, все его усилия оказались тщетными.
Тем не менее Босха это расстроило вовсе не так сильно, как самого Белка. Он понимал, что, хотя судья Кейес слеплен из того же теста, что и адвокат истца Хани Чандлер – к полиции он относится с подозрением, иногда даже враждебно, – он все же справедливый человек. А этого вполне достаточно, думал Босх, чтобы все кончилось хорошо.
Вообще в глубине души он считал свои действия на Сильверлейк вполне оправданными. Он все сделал правильно.
– Именно вам решать, – обращаясь к присяжным, говорил судья, – верно ли то, что скажут вам адвокаты. Помните об этом. А теперь, миз[2] Чандлер, вы первая.
Кивнув, Хани Чандлер встала и подошла к кафедре, стоявшей между столами истца и ответчика. Судья Кейес придерживался строгих правил. В зале заседаний не допускалось никаких передвижений: адвокаты не могли подходить ни к месту для дачи свидетельских показаний, ни к скамье присяжных. Все, что адвокат произносил вслух, произносилось исключительно с кафедры. Зная, что судья требует строгого соблюдения установленных им правил, Чандлер даже спросила у него разрешения перед тем, как слегка развернуть кафедру – так, чтобы видеть лица присяжных. Судья сурово кивнул в знак одобрения.
– Добрый день, – начала Чандлер. – Судья совершенно прав, когда говорит, что это заявление – не более чем дорожная карта.
Хороший ход, подумал Босх с той долей цинизма, с которой он рассматривал все это дело, – польстить судье первой же фразой. Он окинул взглядом склонившуюся над своими записями Чандлер. Над верхней пуговицей ее блузки виднелась большая булавка с круглым черным ониксом, мертвым и тусклым, как глаз акулы. Волосы были зачесаны назад и уложены в сугубо деловом стиле. Одна прядь волос, однако, выбивалась из общего ряда, и это помогало создать образ женщины, не обращающей внимания на собственную внешность и полностью сосредоточенной на своей работе, а точнее, на текущем деле и на том возмутительном попрании закона, которое позволил себе ответчик. Босх был уверен, что эту прядь Чандлер специально оставила висеть.