Сердито стиснув губы, она снова села и спустила на пол ноги. Нашарила тапочки, набросила халат и включила свет. Нет, это же надо – уродиться такой психопаткой! Вот не спится ей, не лежится, вот не успокоится она до тех пор, пока не прочтет то письмо!
И что изменится, скажите на милость, если она его прочтет? Зачем это ей нужно?!
Ругательски ругая себя за дурость, Катерина отыскала среди вороха других диванных подушечек заветную бабушкину – с поблекшим букетом полевых цветов на ней – и взяла маникюрные ножнички. Как аккуратно зашила наволочку мама, как рассердится, когда узнает, что Катерина лазила в подушку… Ну, это еще не скоро произойдет. Родители все лето безвылазно живут под Арзамасом, на даче, оттуда в Нижний не больно-то наездишься, автобус раз в сутки ходит, ну а когда они вернутся, можно будет что-нибудь наврать, например, в подушке завелась моль, и поэтому пришлось…
Она распорола наволочку, достала еще одну – пожелтевшую от времени, льняную, не зашитую, и заглянула в нее. Запах тонкой, сухой пыли ударил в нос, и Катерина несколько раз чихнула.
Так пахли старые книги, именно так. Катерина вспомнила, как их отдел позвали в редкий фонд помогать с перестановкой. Она увидела там какое-то издание в деревянных корочках и осторожно открыла. Это был «Изборник Святослава», судя по шрифту и состоянию пергамента, века тринадцатого, никак не позднее! Листы слежались так, что не разлепить. Катерина помуслила палец, перевернула страницу, другую, снова сунула палец в рот…
И подумала, что делать этого не стоит, пожалуй. Эта вековая книжная пыль… кто знает, какие свойства приобрела она со временем! Вот ведь читала она где-то, будто археологи, проникавшие в глубь египетских пирамид, умирали только от запаха древней пыли, древней плесени, которая стала ядовитой, настоявшись века и века. Хотя… хотя какую еще смерть может пожелать себе библиотекарь, если не смерть от книжной пыли?!
Разумеется, она не умерла, даже типун на языке не вскочил. Однако что это за труха сыплется из наволочки?
Катерина осторожно просунула туда руку и нащупала истертые листки и горсть бумажной пыли. Надо же, некоторые дедовы письма совсем истерлись! Все-таки бабушка не просто так зашила их в подушку для бережного хранения, а каждую ночь подкладывала эту подушку под голову. Как бы общалась с дедом до последних дней жизни. Может быть, из-за этого запредельного общения она так любила поспать или хотя бы просто полежать с закрытыми глазами, прижимаясь щекой к выцветшему мулине. Ну и вот вам результат, пожалуйста: перед Катериной ломкие листки с неразличимым, совершенно стершимся текстом. Конечно, ведь все свои письма дед Василий писал карандашом, где ему было взять ручку с чернилами на передовой! Химический карандаш еще хоть какие-то следы оставил, а вот простой… ничего не осталось, ничего! Однако то письмо из госпиталя, насколько Катерина вспоминает, было написано именно чернилами. Она еще тогда, много лет назад, обратила внимание на кляксу в уголке странички. И подумала, помнится, что эта Клава Кособродова, наверное, была изрядная неряха… вроде некоей Кати Старостиной. Наверное, именно поэтому Катерина и запомнила накрепко эти имя и фамилию.