Фон Лилленштайн фыркнул. Айнцигер непонимающе посмотрел на него. Генрих рассмеялся.
– Черт побери, Гиацинт! Это похоже на дурной рассказ, из газетенки, что продают на Пренцлауер-Берг. – И он повторил грозным голосом: – Если вы повстречаете человека с камнем на сердце… После истории о несчастном Альтмане это звучит смешно.
– Пожалуй, вы правы, – Айнцигер улыбнулся. – Я много выпил. Арманьяк довольно непростой напиток. В такие моменты я бываю либо весел, либо до смешного серьезен.
– Смотрите, что происходит, – фон Лилленштайн кивнул в сторону парка.
– Странно…
Света фонарей уже не было видно. Деревья разрослись. Вытянулись вверх, стали гуще. Обступили их со всех сторон! Их ветви опустились ниже, схватили двух немецких офицеров, стиснули. Генрих хотел закричать, но не смог. Руки немилосердно скрутило за спиной, до боли! И он стал падать, падать вниз, с балкона на землю, усыпанную прелыми иголками…
Где-то сзади что-то кричал Айнцигер, но Генрих не слышал его. Он падал… падал…
Скрип… скрип…
В ночном воздухе что-то громко треснуло. Фон Лилленштайн вздрогнул и проснулся.
В ночном сыром воздухе звонко оборвалась гитарная струна.
Колька вздрогнул, проснулся. Кто-то крепко держал его за руку. Парнишка заметался, еще не стряхнув с себя сонное оцепенение.
– К генералу беги! К генералу! Давай, мальчик, давай! Беги!
Наконец Колька сообразил, что за руку его ухватил Лопухин.
– Дядя Ваня!
– Беги, Колька, беги к генералу!
Лопухин хрипел, глаза на исхудавшем лице таращились жутко. Рот ввалился.
– Давай, быстро! Беда может быть! – Он толкнул парнишку к выходу.
Колька отскочил назад, споткнулся о пенек, служивший табуреткой. Едва не упал. А когда снова повернулся к Лопухину, тот лежал как ни в чем не бывало, с закрытыми глазами. Только руки цепко сжимали не то камень, не то железку, что принес давеча Болдин.
Колька растерянно огляделся. Тяжелые спят. На столе чадит артиллерийская гильза, приспособленная под светильник.
Может, почудилось? Привиделось со сна?..
Паренек сделал пару шагов к выходу. Потом остановился. Осторожно вернулся назад. Наклонился над Лопухиным, прислушиваясь к его дыханию.
Иван дышал ровно. Как обычно.
Только чувствовалось что-то… Особое. То, что не объяснить никакими словами. То, что отличает живого от мертвого, человека спящего от человека без сознания.
Колька сорвался с места и исчез в ночи.
Он бежал через лагерь, от костра к костру, рискуя налететь на дерево, закрывая лицо ладонями от низких веток. Кто-то окликнул его… или показалось? Парнишка не останавливался.
На полном скаку он проскочил кухню. Перемахнул, по-заячьи поджимая ноги, через широкую скамью. Едва не налетел на куривших в темноте красноармейцев.