Они лежали в кустах уже третий час. Укрывшись ветками и вжавшись в землю.
Внешне деревня ничем не отличалась от других. Все те же дома, заборы, колодцы. Сухая, пыльная дорога с поросшей репейниками обочиной. Только нет вездесущих кур да собаки молчат. И ни одного человека.
– Эх, тертая морковка. – Коля Парховщиков, один из тех пограничников, которые ушли в разведку, получил жесткий втык от начальства на предмет матерщины. – Мамкина норка. Не по-людски, все не по-людски. Что-то эта свистобратия по избам попряталась.
Рядом вздохнул капитан.
– Коля… Была б на то моя воля, я бы тебе рот совсем зашил. Суровыми нитками…
– А я чего? Я ничего, обещал не выражаться. Слово держу. Как же иначе чувства выражать?
– Чувства… Твою дивизию…
– Вот видите, товарищ капитан.
Они замолчали.
Наконец не выдержал Лопухин:
– Я пойду?
– Куда? – Капитан недовольно покосился в его сторону. Мало того, что ему навязали в разведку политработника, да еще военкора, личность сугубо штатскую и к суровой службе не приученную, так теперь эта личность еще и проявляет инициативу.
Иван всю дорогу ловил на себе косые взгляды, хотя и старался идти тихо. Но сучки, как назло, попадали под ногу, хрустели звонко, листья шуршали, а земля так и норовила вывернуться из-под ноги. Демаскировка.
– В деревню.
– А если немцы?
– А я одежду скину… И так… Пройдусь, будто бы совсем местный.
Коля Парховщиков хмыкнул и приготовился уже ляпнуть что-то особо заковыристое, но побоялся грозного командира.
– Попробуй, – хмуро ответил капитан. – Скидай все. И сапоги. Портки оставь… Скажешь, если что, купался.
– Где?
– На речке, где… Есть тут какая-нибудь речка. Вона, ручей переходили. Там и купался. Жарко. Под дурачка коси. Кланяйся, если чего. Понял?
– Да. Понял. Дурачка ломать и купался…
– Ничего ты не понял, – капитан сморщился. – Ну да черт с ним. Главное, запомни: как свистнет, сразу падай. Где услышишь, там и падай. Усек?
– Так точно… Ну что, иду? А то комары зажрут совсем…
– Давай… – Капитан махнул Парховщикову: – Пойдешь следом, кустами. Как уж поползешь! Понял?
– Да понял, я, понял, лисья шкурка…
Как матершинник Коля растворился в зелени, Иван уже не видел. Потому что шагнул в пыль деревенской дороги…
И тишина укутала его с головой. Если в лесу были слышны птицы, шум ветра, то, как только Лопухин оказался в деревне, все звуки словно отрезало. Даже собственных шагов не слыхать. На всякий случай Иван потер уши, кашлянул. Нет, со слухом все в порядке. Просто… тишина.
Лопухин заставил себя распрямить плечи и сделать несколько шагов вперед. Ему казалось, что он двигается легко, как человек, ни о чем не подозревающий. Однако капитан, наблюдавший за этой сценой, только зло шикнул сквозь зубы: «Городской раздолбай!»