Озаглавлено было “Пролог к роману”. Подписано было “А. Ильин”; и в скобках: “Продолжение следует”. Маленький кусок, три с половиной странички, но какой кусок... Увертюра. Изящно. Ильин лучше Анненского, иначе все-таки могли бы спутать. Но почему “Пролог к роману”, а не просто “Уста к устам”, глава I? Ах, это совершенно неважно.
Он перечел свои страницы трижды. Затем отложил книгу, прошелся по кабинету, небрежно посвистывая, как будто ровно ничего не случилось, — ну да, лежит книга, — книга как книга — в чем дело? Затем он бросился к ней и перечел себя еще восемь раз подряд. Затем он посмотрел в оглавление — А. Ильин, стр. 205 — нашел стр. 205, и, смакуя слова, перечел снова. Он еще долго так играл.
Журнал сменил письмо. Илья Борисович всюду ходил с “Арионом” под мышкой и при всякой встрече раскрывал его на привыкшей к этому странице. В газетах появились рецензии. В первой из них Ильин не был упомянут вовсе. Во второй написали: “Пролог к роману” г. Ильина — какое-то недоразумение”. В третьей было просто: “Еще помещены такой-то и А. Ильин”. В четвертой, наконец (милый, скромный журнальчик, выходивший где-то в Польше), сказано было так: “Произведение Ильина подкупает своей искренностью. Автор отображает зарождение любви на фоне музыки. К несомненным достоинствам следует отнести литературность изложения”. Начался третий период, после периода “кстати” и периода ношения книги: Илья Борисович извлекал из бумажника рецензию.
Он был счастлив. Он выписал еще пять экземпляров. Он был счастлив. Умалчивание объяснялось косностью, придирки — недоброжелательством. Он был счастлив. Продолжение следует. И вот, как-то в воскресенье, позвонил Евфратский:
— Угадайте, — сказал он, — кто хочет с вами говорить? Галатов! Да, он приехал на пару дней.
Зазвучал незнакомый, играющий, напористый, сладкоодуряющий голос. Условились.
— Завтра в пять часов у меня. Жалко, что не сегодня.
— Не могу, — отвечал играющий голос. — Меня тащат на “Черную Пантеру”. Я кстати давно не видался с Евгенией Дмитриевной...
Актриса, приехавшая из Риги в русский Берлин на гастроль. Начало в половине девятого. Илья Борисович посреди ужина вдруг посмотрел на часы, хитро улыбнулся и поехал в театр. Театр был плохонький — не театр даже, а зал, предназначенный скорее для лекций, нежели для представлений. Спектакль еще не начинался, в холодном вестибюле потрескивал русский разговор. Илья Борисович сдал старухе в черном трость, котелок, пальто, заплатил, опустил жетон в жилетный карманчик и, медленно потирая руки, огляделся. Рядом стояла группа из трех людей: молодой человек, про которого Илья Борисович только и знал, что он пишет о кинематографе, жена молодого человека, угловатая, с лорнетом, и незнакомый господин, в пижонистом пиджаке, бледный, с черной бородкой, красивыми бараньими глазами и золотой цепочкой на волосатой кисти.