Я глядел в глубину стакана. Кровь бросилась мне в лицо, а больше ничего не произошло, а в глубине стакана действительно что-то такое крылось, Генка был прав, а больше ничего не произошло. Да и что еще могло произойти, если все самое страшное уже произошло. Что – произошло? что – самое страшное? – да просто раньше она любила меня, а теперь разлюбила – вот что произошло, я же не слепой.
– Где ты ее видишь? – спросил я, тоже убирая стакан. – Ну-ка давай колись.
– В бассейне, на «Нагатинской». Я там вес сгоняю два раза в неделю. Когда у нее сеанс заканчивается, у меня начинается. И у этого… на «Мазде», тоже заканчивается. Они и уезжают, – добавил он упавшим голосом. Я глядел на Генку, но вместо его лица видел размытое радужное пятно, как это бывает, когда смотришь сквозь слезы на лампочку. – Я думал, – повторил он, словно желая меня успокоить, – что у вас уже все…
Тут я не выдержал, засмеялся – нездоровым таким смехом, который при желании можно принять за громкий неразборчивый шепот.
– Да, – выговорил я, – у нас уже…
Светлый кот проснулся и мягко спрыгнул на пол.
Кис-кис, Эскиз!
Издалека доносилась музыка каких-то высших сфер.
По невидимой паутине ловко карабкался паучок.
Два раза в неделю…
Ганс, Хольский, доктор Жан…
За французского ажана…
Я замахнул стакан и вышел на улицу.
Было холодно, и мело, мело по всей земле, во все ее пределы и закоулки.
Я зачем-то пошел поперек участка, проваливаясь по колено в снег. Красная, красная, красная «Мазда»…
Где-то примерно на широте сарая я сел в сугроб и снял башмаки.
Ведь по сугробам лучше всего гулять в дырявых носках – это же ясно. «Вот, вот тебе два раза в неделю», – приговаривал я, шагая по снегу, норовя провалиться как можно глубже, до самой земли, до мантии, до магмы, до ядра. Действительно, в носках идти гораздо удобнее да и привольнее как-то идти, и как я раньше не догадался?
Минут двадцать, а может, и двести двадцать ходил я по участку; пытался взломать баню, тряс яблоню, чтобы с нее попадали яблоки (какие яблоки?), наткнулся еще на один сарай и долго глядел в его окно, и мне все казалось, будто сзади, в сугробах, прячется японец и хочет напасть на меня, выбирая для этого удобный момент. Давай, прыгай мне на спину, япошка, посмотрим, кто кого, пообщаемся в рукопашке, кобо-абэ-мураками-кэндзабуро-оэ!
Когда я вернулся в гараж, Генка лежал на боку на своем станке, зажав руки в коленях и храня на лице хмурое и немножко скорбное выражение. На скрип двери он тут же открыл глаза.
– Скока время?
Я сел к столу и сказал:
– Короче, мужик сам себе звонит по телефону. И кто-то берет трубку. Тоже мужик, голос знакомый. Наш спрашивает: ты кто? А тот отвечает: а ты?