— Что слышно в мире? — спросил он. — Здесь новости о городах — редкость.
— Все хорошо, — ответил дай-кво. — А здесь? Как ваши ученики?
— Тоже неплохо, высочайший.
— Вот как? Я порой сомневаюсь.
Мила принял позу — просьбу пояснить мысль, но безрезультатно. Старейший из учителей снова обратил взгляд на пламя. Мила уронил руки на колени.
Вернулся Тахи, склонился в знак покорности и почтения и сел.
— Мальчик уже идет, — сказал он.
Дай-кво кивнул, и только. Мила увидел в лице Тахи отражение своей тревоги. Ожидание показалось очень долгим. Наконец в дверь тихо постучали, и вошел Ота Мати с подносом, на котором стояли три маленькие чашечки чая. Он поставил поднос на низкий столик и с каменным лицом принял положенную позу приветствия.
— Ваш приезд — великая честь для меня, высочайший дай-кво, — проговорил Ота безупречно усвоенную фразу.
Глаза старика ожили и пытливо воззрились на Оту. Дай-кво кивнул, но не отослал мальчика, а указал на свободный стул, где обычно сидел Мила. Ота оглянулся на учителя. Мила кивнул, и мальчик сел, сам не свой от волнения.
— Скажи-ка, — произнес дай-кво, поднося к губам чашку, — что ты знаешь об андатах?
Ота заговорил не сразу, но сумел унять дрожь в голосе.
— Знаю, что они — мысли, о высочайший. Воплощенные поэтом в форму, обладающую собственной волей.
Дай-кво отпил чаю, наблюдая за мальчиком. Старик ждал, что еще скажет Ота, но тот как будто растерялся. Наконец дай-кво опустил чашку.
— Что, и больше ничего? А как их пленяют? Что должен делать поэт, чтобы его творение было отлично от всех прочих? Как передают связанного андата другому поколению?
— Не знаю, о высочайший.
— Почему? — совсем тихо спросил дай-кво.
— Мила-кво говорил, что это знание может пойти нам во вред. Мы не были готовы постичь глубины мастерства.
— Верно, — согласился дай-кво. — Что правда, то правда. Вас пока лишь проверяли, а не учили.
Ота потупился и, побледнев, принял позу раскаяния.
— Простите, что не справился с заданием, высочайший дай-кво. Я должен был показать им, как сохранять крепость духа. Я и хотел, но…
— Тебе не о чем сожалеть, Ота. Ты все сделал правильно.
Ота покачнулся. В глазах у него отразилось замешательство. Мила откашлялся и, жестом спросив у дая-кво соизволения продолжить, произнес:
— Помнишь наш разговор в ту ночь, когда я предложил тебе черные одежды? Я сказал, что слабовольный поэт скорее всего погибнет, будет уничтожен андатом.
Ота кивнул.
— Однако жестокосердный уничтожит весь мир, — продолжал Мила. — Сила и доброта. Поистине редкое сочетание.
— Сейчас оно встречается куда реже, чем в наши дни, — добавил дай-кво. — Ни один ученик не получал черных одежд, не проявив силы воли. Точно так же всякий, кто их снимал, сумел отказаться от присущей власти жестокости. Ты сделал и то, и другое, Ота Мати. Ты доказал, что достоин, и я хочу взять тебя в ученики. Поедем со мной, и я научу тебя, как стать поэтом.