Уже собираясь уходить в институт к Березкину, я вспомнил, что в одной из тетрадей имеется список участников экспедиции Жильцова.
Я быстро нашел его и прочитал:
1) Жильцов, начальник экспедиции, гидрограф,
2) Черкешин, командир корабля, лейтенант,
3) Мазурин, научный сотрудник, астроном,
4) Коноплев, научный сотрудник, этнограф и зоолог,
5) Десницкий, врач,
6) Говоров, помощник командира корабля.
— Забавно, — только и смог сказать Березкин. — Зальцмана нет и в помине!
Березкин смотрел на меня, очевидно полагая, что я должен немедленно все объяснить ему, но я сам ничего не понимал.
— Вот что, не будем зря ломать голову, — предложил я. — Хроноскоп чем-нибудь да поможет нам. Пошли в институт.
Хроноскоп стоял в отдельном помещении, в рабочем кабинете Березкина. Настроить его было делом нескольких минут. Я устроился в удобном кресле напротив экрана (по молчаливому уговору хроноскопом распоряжался Березкин) и приготовился смотреть. Я немножко нервничал, мне хотелось, чтобы как можно быстрее было дано задание хроноскопу, но Березкин как назло медлил; он тоже волновался и в десятый раз проверял самого себя. Наконец, он тяжело опустился на стул и сказал:
— Посидим, — он улыбнулся чуть смущенной улыбкой и добавил: — Как перед дальней дорогой.
Потом он выключил свет. Несколько мгновений, показавшихся нам бесконечно долгими, экран оставался совершенно темным; затем он просветлел, но изображение получилось не сразу, а когда получилось — мы увидели человека, валявшегося на соломе; человек, прикрытый серой шинелью, метался в жару, и губы его шевелились — видимо, он бредил; в руке человек держал тетрадь — ту самую, страницы из которой попали в хроноскоп и позволили восстановить картину времен гражданской войны. «Тиф», — подумал я и хотел сказать это вслух, но внезапно раздался глухой голос. Он прозвучал так неожиданно, что я невольно вздрогнул; у меня создалась полная иллюзия, что говорит больной, но говорил, конечно, не он: хроноскоп произносил расшифрованные строчки… «Нельзя предать забвению… Мучения… Совесть… Все должны знать… Обрекли на гибель… Спаситель… — равнодушно выговаривал металлический голос хроноскопа, и снова: — Совесть… Совесть… Правы или нет?… Кто скажет?… Так нельзя больше жить… Правы или нет?… Спас, он же всех спас…» Когда хроноскоп старательно выговаривал последние слова, за которыми, в этом не приходилось сомневаться, скрывалась какая-то трагедия, не высказанная ранее боль, измучившая душу, человек на экране раскрыл тетрадь и неповинующейся рукой сделал какую-то запись; потом он с трудом спрятал тетрадь у себя на груди под шинелью и больше уже не шевелился: все проблемы мироздания, даже последняя, самая жгучая, перестали для него существовать. А хроноскоп еще раз повторил: «Правы или нет?» И вдруг, после короткого перерыва, произнес имя: «Черкешин». Изображение на экране исчезло. Звукоусилительная установка выключилась. Хроноскоп сделал все, что мог.