Обхватив ладонями ее груди, Джон зарылся лицом в ложбинку и услышал, как Джорджина тихо ахнула. Ее кожа была теплой и пахла чем-то сладковатым. Прикрыв глаза, он с наслаждением втягивал в себя этот запах и думал о том, что ему хочется сделать с ней. О том, что он уже делал с ней. Он провел кончиком языка по ложбинке, дав себе слово остановиться, когда ему не станет хватать воздуха.
– Джон, нам надо остановиться, – задыхаясь, проговорила Джорджина, но не отстранилась, не убрала руки с его затылка.
Джон знал, что она права. Даже если бы за стеной не было их общего ребенка.
На мгновение он прижался губами к ее груди над кружевной отделкой бюстгальтера и отстранился, хотя все его тело требовало продолжения и настойчиво подталкивало его к тому, чтобы повалить ее на пол и вставить в нее свой набухший член. И он едва не поддался на эти требования, когда заглянул ей в глаза. Потому что увидел в них желание провести остаток вечера обнаженной.
– Чтоб мне провалиться, – прошептала Джорджина, поправляя блузку.
Ее тягучий южный акцент напомнил Джону о той девушке, которую он подсадил к себе в машину семь лет назад. А еще он вспомнил, как она лежала в ворохе сбитых простыней.
– Кажется, это не очень-то похоже на неприязнь, – усмехнулся он.
– Надо проведать Лекси, – проговорила Джорджина и буквально выбежала из кухни.
Джон посмотрел ей вслед. Его тело горело, а член был таким твердым, что им можно было бы заколачивать гвозди. Дикое желание отзывалось у него в паху мучительными судорогами и требовало утоления. У него было три варианта. Подстеречь Джорджину в каком-нибудь углу и сорвать с нее одежду. Облегчить страдания собственными силами. Или измотать себя в тренажерном зале. Джон выбрал третий вариант как наиболее полезный для здоровья.
После получаса утомительных занятий на беговой дорожке в голове у него прояснилось, а из памяти улетучился вкус кожи Джорджины и ощущение тяжести ее груди на ладони. Еще полчаса он крутил педали велотренажера и только после этого решил, что нагрузки достаточно.
Джону было тридцать пять, и он знал, что еще год-два, и ему придется покинуть профессиональный хоккей. Ему хотелось, чтобы эти два года стали лучшими в его карьере, но он понимал, что работать надо больше, чем когда-либо.
По меркам хоккея он уже был стар. Он стал ветераном, а это означает, что сейчас ему нужно играть лучше, чем в двадцать пять, или выслушивать заявления о том, что он слишком стар и слишком медлителен для современной игры. Спортивные журналисты и клубное руководство проявляли повышенный интерес к ветеранам. Они следили за Гретцки, и за Месье, и за Гуллем. Следили они и за Ковальским. Если он плохо высыпался и его удары были слишком мягкими или плохо нацеленными, спортивные комментаторы тут же принимались обсуждать вопрос, а достоин ли он такого значительного контракта.