— Что вы хотите, мадемуазель? — тихо спросил он.
Она хотела того же, что и все женщины.
— Я хочу, чтобы мужчина хотел меня, а не мою девственность, — откровенно призналась Виктория.
— Вы хотите, чтобы я желал вас, а не вашу девственность? — повторил он так, как будто мысль о том, что женщина хочет, чтобы её желали за то, что она женщина, а не за её невинность, никогда не приходила ему в голову.
Время лжи прошло.
— Да. Хочу.
Свет. Тень.
Серебристые. Серые.
Виктория отказывалась отвести взгляд от его глаз, которые поочередно отражали свет и тень, серебристое пламя и серую сталь.
Это та женщина, которой она стала. Это та женщина, которой она всегда была…
— И как бы вы хотели, чтобы я продемонстрировал вам своё желание? — спросил он, удерживая ее взгляд, поглощая его…
Виктория подумала о мужчине, который продемонстрировал ей своё желание, уволив ее.
— Вы заплатили две тысячи фунтов за привилегию прикасаться ко мне, — сказала она, в то время как сердце, казалось, подпрыгнуло к самому горлу.
— Вы хотите, чтобы я прикоснулся к вам? — спросил он тем мягким, соблазнительным голосом, в котором не было ни мягкости, ни соблазнения, а только простая и ясная опасность.
— Я не хочу, чтобы меня взяли, как уличную девку.
Грубая правда перекрыла рев огня в камине и стук крови в ушах Виктории.
На одно мгновение та боль, которую она испытывала, мелькнула в его глазах.
И тут же ушла.
Из его глаз, но не из её.
— И всё же вы пришли сюда продавать свою девственность, — голос был лишён эмоций, а глаза безжизненны, — как уличная девка.
Правда не покоробит Викторию.
— Да.
— Как бы вы хотели, чтобы вас взяли, мадемуазель? — резко спросил он.
Со страстью. С нежностью.
Но оба знали, что она продала это право.
Груди Виктории трепетали с каждым ударом её сердца. Металлическая шпилька впилась в её ладонь.
— С уважением, — напряжённо ответила она. — Я хочу, чтобы меня взяли с уважением… потому что я — женщина.
А не потому что девственница. Она хотела, чтобы к ней относились с уважением, потому что она — женщина. Потому что она не безупречна.
От напряжения кислород с трудом поступал в лёгкие Виктории.
— «Весь мир — театр, в нем женщины, мужчины — все актёры», — неожиданно продекламировал он. Наблюдая за ней. Серебристым пристальным взглядом, что был острее металлической шпильки, впившейся в ладонь. — Вы поклонница Шекспира, мадемуазель?
Виктория растеряно заморгала от резкой смены темы разговора. Однако это не замедлило бешеного сердцебиения.
— Именно эта пьеса у Шекспира мне не особо нравится, — удалось вымолвить ей.
— Какая именно?