Только лишь для того, чтобы обнаружить, что тьма не была рукой.
Виктория легла спать в темноте. И когда проснулась, ощущая под собой твердость матраца и мягкость шелковых простыней, было по-прежнему темно.
Это была не ее кровать.
В арендованной Викторией комнате был лишь продавленный матрац, там не было никаких простыней.
Сквозь темное, как сажа, окно не проникал ни сумрачный луч дневного солнца, ни золотистый свет уличных фонарей.
Во рту ощущался горьковато-сладкий привкус.
Шоколад.
Память вернулась в её сознание.
Виктория спала в спальне светлоглазого мужчины с серебристыми волосами; в этой комнате не было окон. И горьковато-сладкий привкус остался на языке из-за чашки au chocolat, которая была частью ее ужина.
Ужина, который она съела в одиночестве.
За ароматом хозяйственного мыла и крахмала она почувствовала слабый запах… его запах: острый мускусный аромат мужского тела.
Виктория спала среди простыней, в которых спал он. Мужчина, который назвал себя Габриэлем.
Его запах убаюкал ее прошлой ночью. Или ночь еще не закончилась?
Виктория вся обратилась в слух…
Пытаясь услышать его дыхание.
Его присутствие.
Его мысли.
Но ощутила лишь пустоту.
«Это дом свиданий, мадмуазель… Стены спроектированы так, чтобы предоставить полное уединение».
Жар заполнил ее тело.
Вчера ночью она забыла о стеснении, когда высказывала свои мысли, и не нашла в себе сил остановиться и перестать задавать вопросы мужчине с серебряными глазами и волосами.
«Вы когда-нибудь умоляли женщину о сексуальной разрядке?
— Нет, мадмуазель, я никогда не умолял женщину о сексуальной разрядке.
— А женщина когда-нибудь умоляла вас об этом?
— Да.
— Вы наслаждались этим?
— Да.
— Вы… кричали… в порыве страсти?
— Нет, мадмуазель, я не кричал в порыве страсти.
— Эти женщины, что умоляли о сексуальной разрядке, были у вас до или после того, как вы… умоляли… об удовлетворении?»
«…Прошло четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней с того момента, когда я умолял о сексуальной разрядке, мадмуазель. С тех пор я не прикасался ни к одной женщине».
Темнота давила на грудь Виктории.
Она считала дни, недели и месяцы, прошедшие с того момента, когда ее уволили. Все лишения и оскорбления, что она пережила, бледнели по сравнению с тем, с чем пришлось столкнуться Габриэлю.
Он отвергал потребности собственного тела, поскольку когда-то потерял контроль над ситуацией. И он считал каждую минуту, каждый час времени, прожитого после этого события.
Виктория вспомнила проститутку по имени Долли и согнутый лист бумаги, который та всунула ей в руку. «Для защиты», — заверила она Викторию.