Кстати, Монтекки и Капулетти и в дошекспировскую пору, и когда великие роды помирила гибель нежных и удивительных детей, и потом еще четыреста последовавших лет, тоже варили куриц каждый по-своему.
А ведь здешние родители, не в пример веронским взаимоненавистникам, к чувствам детей своих снисходительны, хотя и не постигают, как это их дети поженятся, как народят своих детей и что это за дети будут такие, и каких кур станут варить, когда вырастут - с головою, но без ног или с ногами, но без головы?
Мы поем новые песни, мы готовы сгореть со стыда за отца и мать, когда те прокартавят что-нибудь несусветное или сказанут что-то охотнорядское, мы играем в волейбол и точно знаем, как хорошо все будет впереди, но отчего же с ужасом глядим мы на бульон с курицей в гостях у Золи или на куриную лапшу у Люды?
Почему Золя, как от удава, не отводит глаз от своей глубокой тарелки? Потому что там утоплена куриная голова и у головы этой дряблый, но набухший гребень вареной маленькой курицы, а вместо глаз мертвые щелки и разинут бесцветный клюв. Еще у головы имеется обрубленный конец, и ее следует брать за клюв и поедать с палаческого этого конца. Нету такой силы на свете, нету такого убеждения, которые заставят Золю есть эту голову, и удивленная мать Люды вытаскивает ее из супа, облепленную лапшой, и одна лапшина волочится по клеенке от Золиной тарелки к Людиной, сводя стекающие с куриной головы теплые потеки в мокрую дорожку. И Люда преспокойно - Люда преспокойно! принимается выедать голову, взявшись пальцами за бледный клюв.
И Золя испытывает отвращение.
Боже мой! К Люде?
Почему Люда даже зажмуривается, когда видит, что в ее глубокой тарелке, в бульоне с тоненькой лапшой улеглись две куриных ноги с набухшими от варки межпальцевыми подушечками из желтоватой тисненой кожи? И хотя когтей нету (они обстрижены Золиной мамой), но пальцы на вареных ногах полускрючены, и каждая похожа на лапу живой курицы, которую после ходьбы по холодному осеннему огороду та положила отогревать в бульон. И ничто не может заставить Люду взяться пальцами за конец ноги, который вставлялся в куриное тело, вынуть ее из тарелки и, держа, как пухлую желтую вилку, объедать клейкую плоть, обкусывая палец за пальцем. И Люда выбирает бульон ложкой, стараясь в тарелку не глядеть. Лапши она даже не касается, ибо та мокрыми шнурками обмотала обе жутких лапы. И Золина мать, не понимая, как можно не есть самое вкусное, вытаскивает из Людиной тарелки скрюченные конечности и со словами "Ах как сладки куриные лапки!" переносит их в тарелку Золи. И свисающая лапша, как уже известно, метит мокрыми полосками клеенку. А Золя приступает к обгладыванию внутри рта куриных пальцев и выплевывает на ладонь их мелкие, непохожие на кости косточки.